Бальт

Год, может быть, два назад произошло на севере Америки, в Аляске, событие не совсем обыкновенное.

В небольшом поселке Номе, глубокою зимою, открылась вдруг эпидемия дифтерита, до той поры никогда Ном не посещавшая. Количество заболеваний увеличивалось с грозной быстротой. Начались и смертные случаи.

Единственный врач поселка был почти беспомощен перед лицом жестокой гибели, грозившей всему населению. Во всем Номе не нашлось ни одной ампулы с антидифтеритной сывороткой. Достать ее можно было - и то не наверняка - лишь в ближайшем городе, который лежал от поселка в трехстах верстах и не был с ним соединен ни железной дорогой, ни телеграфом, ни шоссе.

И вот один из жителей добровольно вызвался послужить обществу. Не знаю, кто он был - охотник или золотоискатель. Мне теперь очень досадно, что я своевременно не удосужился записать его имя. Он сказал:

- У меня есть хорошая, испытанная собачья упряжка. Я съезжу на ней в город, возьму там сколько надо вакцины и вернусь назад. Сделаю все это скоро, как угодно будет богу.

Поехал и сделал. Нужно ли рассказывать о трудностях его путешествия среди безграничного снежного моря, в "белом молчании", без малейшего намека на дорогу или тропу, когда руководиться приходилось лишь компасом и соединенными инстинктами человека и животных. Прочитайте об этом в прекрасных рассказах Джека Лондона. (Впрочем, нельзя не признать, что в случае, о котором идет речь, сама жизнь взяла и сочинила именно тот самый рассказ, которого, однако, недоставало у Лондона.)

На обратном пути, уже в последней трети дороги, упряжку захватила метель. Собаки выбивались из сил и постепенно падали, поднимать их бывало невозможно ни лаской, ни уговорами, ни кнутом. Приходилось отрезать одну за другою постромки. Наконец, остались на ногах лишь человек и передовая собака, по имени Бальт. Теперь тащить за собою сани было и обременительно, и бесполезно,- и их пришлось бросить.

Тогда хозяин прочно укрепил пакеты с драгоценным серумом на спине Бальта, накормил его в последний раз и, указав собаке направление, велел идти домой. - А я пойду следом, - сказал хозяин. Конечно, Бальт был в любой момент готов с восторгом положить свою верную собачью душу за малейший из интересов хозяина. Но в эту минуту он понял - о, несомненно, понял, - что хозяину скорая доставка груза гораздо дороже собственной жизни, и вот послушно побежал вперед и скрылся в бушующем снегу, в наступающем мраке ночи.

Чутье, инстинкт и силы не изменили Бальту. Он прибежал в Ном настолько быстро, насколько это было угодно богу, и своим знакомым лаем поставил сразу на ноги всех жителей, не привязанных болезнью к постели. И в то время, когда доктор обходил с чудотворной сывороткой один за другим дома, где находились больные,- навстречу хозяину Бальта уже мчалась спасательная экспедиция на свежих упряжках, с запасными собаками и с провиантом. Его нашли в тридцати верстах от поселка, еле живого, ползущего в снежных сугробах... Он задал только два вопроса:

- Сыворотка? Бальт? Ему ответили:

- Все хорошо...

Он улыбнулся и потерял сознание.

Ну, чем это не рождественский рассказ, чтимые читатели и милые читательницы? Да еще рассказ, поднесенный самой жизнью?

Надо к нему еще прибавить, что и человек, и пес до сих пор живы, здоровы и неразлучны. На днях в Номе произошло торжественное открытие бронзовой статуи Бальта, воздвигнутой благодарным населением. Попервоначалу хотели было увековечить и смелого хозяина, но он круто отказался.

- Глупости! Вся заслуга принадлежит Бальту, а я только прогулялся...

Сейчас передо мною газетная вырезка, на которой сняты бронзовый могучий Бальт, напряженно влегший в постромки, а рядом с ним живой Бальт и его хозяин, пришедшие полюбоваться памятником. Человек спокойно смотрит на чудесное изображение своего друга, но Бальт отвернулся.

- Какая же это собака, если от нее ничем не пахнет? О, скромность сильных!

А вот я знаю еще и такую историю. В одном городе поставили одновременно два памятника двум местным уроженцам, людям мировой известности, и поставили еще при их жизни. Так вот оба великих мужа приходили каждое утро с разных сторон на площадь, где стояли их статуи, и некоторое время безмолвно их созерцали: каждый самого себя. Потом, точно по сигналу, окидывали друг друга гневно-презрительными взглядами, поворачивались друг к другу спинами и медленно покидали площадь.

Мне Бальт милее.