Глава I. Мария Морицовна

Во многих семьях есть свои тайны и легенды, которые сильно действуют на воображение детей: то ли дед - капитан дальнего плавания, то ли брат - солдат, погибший героем, то ли прабабка, танцевавшая с самим Пушкиным. Таким романтическим образом в нашей семье была моя тетка, Мария Морицовна Абрамова, умершая задолго до моего рождения.

Я не помню, когда и какими судьбами ее сундук с театральными костюмами попал к нам в Гатчину. Тогда мне было лет семь. Мама позволила мне играть с ними. Для меня это был сундук со сказочными богатствами. Костюм Василисы Мелентьевны с кокошником, богато вышитым жемчугами, голубой атласный сарафан, прозрачные вуали, затканные золотом, костюм пажа из малинового бархата, перья, веера, бутафорские драгоценности.

В Ленинграде, на Волковом кладбище, есть скромный памятник на могиле писателя Мамина-Сибиряка. На барельефе Мамин и его дочь Аленушка. У их ног доска: "Мария Морицовна Абрамова.- 1865-1892 гг.".

Мало кто знает, что Мария Морицовна была гражданской женой Мамина-Сибиряка, матерью Аленушки, интересным человеком, талантливой актрисой с мятущейся творческой душой.

Мария Морицовна родилась в Перми. Ее отцом был осевший в России венгр Мориц Гейнрих Ротони. Говорят, что он был старинного знатного рода, участвовал в восстании мадьяров в 1848 году и был ранен; за его поимку была назначена большая награда.

Сначала он долго жил в Оренбурге, женился на сибирячке, переменив свою фамилию на Гейнрих. Позже он переехал в Пермь, где открыл фотоателье. У пего была большая семья. Мария Морицовна была старшей, потом десять мальчиков и, наконец, последняя - девочка Лиза (1882 г.) - моя мать.

В 1880 году в Пермь был сослан на жительство молодой В. Г. Короленко. В свободное время он занимался педагогической деятельностью, был учителем и в многочисленной семье Гейнрихов. К молодому ссыльному потянулась местная молодежь. Сходились по вечерам, читали и обсуждали нелегальщину.

В 1881 году был убит Александр П. Власти потребовали от Владимира Галактионовича подписать присягу Александру III. Он отказался. Его решили сослать в самую глушь Сибири.

11 августа 1881 года в 8 часов вечера на вокзале собрались друзья и местная молодежь, чтобы проводить писателя. Среди них была и шестнадцатилетняя Мария Морицовна.

Мориц Гейнрих Ротони был очень строгим и властным отцом, а у Маруси, несмотря на молодость, характер был гордый и своенравный. Часто между дочерью и отцом происходили ссоры, а однажды он высек Марусю. Глубоко оскорбленная, она уехала в Казань, где поступила на фельдшерские курсы, но вскоре бросила учебу ради театра. Чтобы отец не мог ее вернуть силой, Мария Морицовна вышла замуж за актера Абрамова.

Она много ездила по всяким городам и городишкам. Часто брала с собой свою маленькую сестренку Лизу. Умная, начитанная, красивая, взбалмошная, Мария Морицовна томилась пошлой средой, в которую попала, и тяжкими условиями провинциальных театров конца столетия. Брак с Абрамовым оказался неудачным. Двадцатитрехлетняя молодая женщина пишет Короленко:

"Петербург, 7 марта

Давно собиралась я написать Вам, да не знала, где Вы. Вот удивлю-то я Вас своим письмом! Вы, я думаю, и о существовании-то моем позабыли! А я Вас всегда помнила! Ваши хорошие, теплые слова, которые слушала, разиня рот, вместе со своей подружкой (Верой Бородиной) (такой же глупой в то время девчонкой), она уже умерла - через год после того, как Вы тогда уехали из Перми, а я вышла замуж за Абрамова - и очень несчастливо - разошлась с ним - и вот скоро год, как вдовствую. На сцене - я добилась того, к чему так сильно стремилась: "сделалась актрисой заправской" - с репертуаром, положением (как у нас называется), получаю 200 р. в месяц жалованья и два бенефиса,- а это по провинциальному считается очень хорошо. Теперь в Питер вот приехала пытать счастья. Никогда я не забуду, как - я начинала, разыгрывала в Мулах, помните? И просила Вас смотреть - и сказать по совести, есть ли у меня талант! И Вы сказали мне: Да! и я была ужасно как счастлива! Но мне не для того только хотелость быть актрисой, чтоб получать деньги - занимать положение, а чтобы быть полезным членом общества, приносить добро своим трудом! а вот этого-то и нет, а, напротив, с каждым днем убеждаешься, что и признака никакой пользы нет, а только кривлянье, да ломанье самой себя, своих сил и жизни, на потеху праздной толпы, и так больно, так гадко сделается, что и сказать нельзя!! Хоть в омут головой, а жизнь, которую, поневоле, приходится вести,- такая пошлая, грязная, безобразная, яма помойная! А люди, которые живут этой жизнью,- о них и говорить нечего! Слова человеческого, хорошего, в пять лет ни разу не слыхала! А вне сцены - то же самое! Кто знакомится с актрисами? Перворядники, ловеласы всевозможные, которые смотрят на актрису, как на кокотку высшего разряда. А порядочные-то люди... да бог знает, может, и в самом деле, как говорят, они только в романах бывают, а если и встречаются, то, должно быть, очень, очень редко, должно быть, избранным только на встречу. А нам: "жрецам чистого святого искусства" (вот насмешка) чести много! Ну, пусть! Да жить-то только очень уж тяжело - с сознанием одной только пошлости и мерзости жизни, без признака идеала! И чувствовать, сознавать, как эта пошлая гадкая жизнь все больше и больше тебя затягивает,- и так незаметно, потихоньку, что совершенно бессознательно поддаешься ей!! А бывает, что и опомнишься! И брыкнешь в сторону - и хочется иначе жить! Иначе чувствовать, быть лучше, честнее!!! И почувствуешь одно... что сил нет!! Ну и ползешь опять по этой грязи до тех пор, пока не толкнет тебя кто-нибудь,- да заставит оглянуться! А оглянешься - огрызнешься только, и опять дальше.

Господи, думаешь, что же это такое? Разве это жизнь? разве можно так жить? Зачем же? Голубчик, родной, научите меня, что мне делать с собой - с своими мыслями? Такой хаос в голове, что и сказать не могу!.. Одно знаю, чувствую, что верить надо, сильней верить во что-нибудь, да не могу! Во что? Научите! Почему я к Вам так пишу - сейчас скажу: помните, когда мы в Перми бегали с Верой посидеть к Вам, послушать Вас! а я была еще совсем, совсем неразумной глупенькой девочкой - с стремлениями к пользе и добру (должно быть, такими же глупыми, какой была и я сама), а Вы так хорошо говорили, что только сильнее хотелось этого добра - и так хорошо делалось на душе от Ваших слов, и верилось во что-то... и потому, что не фразы то были,- это чувствовалось! И смотрела я на Вас тогда, как на что-то высшее, чем обыкновенные люди, и самой хотелось быть такой... Помню я себя такой - и люблю! И не могла я и Вас забыть, потому что Вы невольно действовали на меня так, что заставляли хотеть быть лучше! И до сих пор - я Вас помню, уважаю и люблю! и люблю! потому что это не забывается.

Если бы я была уверена, что Вы не посмеетесь надо мной и моими бреднями,- а отнесетесь так же хорошо, как прежде,- я бы очень много написала Вам о своей жизни. Голубчик! Напишите мне несколько хороших слов! Если бы знали Вы, как мне это нужно! Как жизни, и не фраза это! Ей-богу, нет! Я уверена, что Вы мне напишете! Ведь да? С нетерпением буду ждать Вашего письма! Ради бога, напишите скорей, хотя и 23-летней женщине, но в то же время - ужасно глупой, взбалмошной, неприкаянной девчонке".

Вскоре после этого письма ей удалось осуществить свою давнюю мечту. Она приехала в Москву, где сняла Шалапутинский театр, назвав его театром Абрамовой. Там впервые был поставлен "Леший" Чехова, вскоре разгромленный критикой. Театр этот довольно быстро прогорел из-за административной неурядицы и беспорядочного ведения дела. В 1886 году умерла в Перми мать актрисы. Марии Морицовне пришлось позаботиться о своих младших братьях и сестренке, что в какой-то мере отвлекло ее от скорби о погибшем театре. В 1890 году она подписала договор па гастроли в Екатеринбурге, куда переехала вместе с семьей. Там она встретилась с Маминым-Сибиряком.

О первой встрече с ним Мария Морицовна написала Короленко из Екатеринбурга примерно в августе 1890 года:

"Был у меня сегодня Мамин-Сибиряк. Я говорила в первый день приезда, что хотелось бы с ним познакомиться,- ему передали, и вот он нанес мне визит - и очень понравился, такой симпатичный, простой..."

Мамин-Сибиряк пишет об этой встрече более подробно:

"Первое впечатление от Марии Морицовны получилось совсем не то, к какому я был подготовлен. Она мне не показалась красавицей, а затем в ней не было ничего такого, что присвоено по штату даже маленьким знаменитостям: не ломается, не представляет из себя ничего, а просто такая, какая есть в действительности. Есть такие особенные люди, которые при первой встрече производят такое впечатление, как будто знаешь их хорошо давно. Именно под таким впечатлением я откровенно заметил:

- Я могу только удивляться, Мария Морицовна, что вы забрались в нашу глушь... Думаю, что это печальная ошибка и что вы не выживете у нас даже одного сезона.

- Я постоянно служила в провинции, а затем у меня есть кое-какие дела именно здесь.

Она даже вздохнула, и какая-то больная улыбка осветила это чудное молодое лицо, полное такой чарующей внутренней красоты. Это было одно из тех удивительных лиц, в которые нужно было вглядеться и которые, чем больше в них вглядываетесь, тем больше вам нравятся. Меня поразила красота выражения и та дорогая простота, которая сказывалась в каждом движении.

...Из разговора с Марией Морицовной я убедился, что с другими актрисами она имеет мало общего, как женщина образованная, интересы которой не ограничиваются исключительно театральной сферой. Мы говорили о литературе, писателях, последних книжках, новых журналах, и я еще раз убедился, что имею дело с серьезно образованным человеком, много думавшим и передумавшим".

О первом спектакле, в котором он увидел Марию Морицовну, Мамин-Сибиряк пишет:

"В первый раз я увидел Марию Морицовну в "Нищие духом", - она играла Кондорову. Как теперь помню этот спектакль. Скажу опять, что я шел в театр с некоторым предубеждением, которое питаю вообще к гастролерам. Видел я их на своем веку достаточно и хорошо знаю, чего стоят стереотипные газетные рецензии. Мария Морицовна хотя и не была патентованной знаменитостью, но о ней знали и в нашем захолустье. В первом же действии, когда я увидел Кондорову, все сомнения рассеялись. На сцене Мария Морицовна была замечательной красавицей. Это была действительно красота, и красота поражающая, колоритная, эффектная... Каждое движение, каждый жест, взгляд - была красота уверенная, спокойная, полная самой собой. И все гармонировало одно с другим".

Надежда Васильевна Остроумова, известная журналистка, уроженка Перми, в своих воспоминаниях о Мамином-Сибиряке пишет:

"Во время гастролей Абрамовой в Екатеринбургском театре я была рецензентом и имела особое место в театре. Каждый раз, когда выступала Абрамова, Мамин приходил в театр. Его место было рядом со мной. В антрактах Дмитрий Наркисович не выходил в фойе, а бывать за кулисами ему было запрещено Абрамовой. Я тоже оставалась на месте, предпочитая беседу с ним прогулке в фойе, и мы подолгу разговаривали... На моих глазах происходило перерождение Мамина в другого человека, вызывавшее сначала мое удивление, а потом глубокое сочувствие. Это уже был совсем не тот человек, которого я знала раньше. Куда девался его желчно-насмешливый вид, печальное выражение глаз и манера цедить сквозь зубы слова, когда он хотел выразить свое пренебрежение к собеседнику. Глаза блестели, отражая полноту внутренней жизни, рот приветливо улыбался. Он на моих глазах помолодел. Когда на сцене появлялась Абрамова, он весь превращался в слух и зрение, не замечая ничего окружающего. В сильных местах роли Абрамова обращалась к нему. Глаза их встречались, и Мамин как-то подавался вперед, загораясь внутренним огнем, и даже румянец выступал на его лице. Когда опускался занавес, Дмитрий Наркисович обращался ко мне и вполголоса говорил: "Хороша?" Я кивала головой. Затем он, видимо, погружался в мечты. После спектакля он провожал артистку домой".

Мамин не пропускал ни одного спектакля. Смотрел ее в ролях Медеи, Маргариты Готье, Адриенны Лекуврер и Василисы Мелентьевны; последнюю он считал лучшей ролью Марии Морицовны. Очень портила впечатление уездная труппа. Актеры путали выходы, играли исключительно под суфлера. В сущности, играли по-настоящему одни гастролеры.

Мамин-Сибиряк вспоминал:

"Помню хорошо последнюю заветную мечту Марии Морицовны о народном театре.

- Он будет, этот народный театр,- убежденно повторяла она.- И если стоит работать, то только для него... Мое последнее желание - основать именно такой театр. Я убеждена, что он пойдет прекрасно, и я с удовольствием бы положила на него все свои силы.

Этой мечте не суждено было сбыться, но ее осуществление только вопрос времени".

В то время Мамин-Сибиряк начал писать повесть "Братья Гордеевы". Уже после смерти Марии Морицовны он передал черновик повести Фидлеру с надписью: "Эта повесть написана в пору любви и счастья... Да будет вечна память о той, которая любила автора и которую любил автор. Дарю эту рукопись другу Федору Федоровичу Фидлеру, 22 октября 1892 г.".

Страстная любовь этих двух известных людей вызвала много толков. Об этом даже писали в газетах. Мамин-Сибиряк и Мария Морицовна вынуждены были уехать из Екатеринбурга, захватив с собой маленькую Лизу, мою мать. Поселились они в Петербурге на Миллионной улице. Жили скромно, почти нигде не бывали. Мария Морицовна вполне была счастлива в тесном литературном кружке. Она ждала ребенка. Их большим другом был Николай Константинович Михайловский, видный народнический деятель, публицист и литературный критик, редактор журнала "Русское богатство". Счастье длилось недолго. Мария Морицовна умерла двадцати семи лет, на следующий день после рождения Аленушки.

О своем горе Мамин-Сибиряк писал матери:

"Милая, дорогая мама, завтра "великий день", общая христианская радость, самый теплый русский праздник, а я его буду встречать своим черным горем, своими слезами, своим одиночеством... Я сейчас живу тенью, хожу тенью, работаю тенью. Но есть и жизнь, моя родная старушка, такая маленькая слабенькая жизнь, которая едва тлеет. Моя девочка Елена почти совсем поправилась. Ей уже две недели, и она начинает походить на человека. Все знакомые находят, что девочка очень походит на мать, и это меня больше всего радует. Буду жить для этого маленького существа, буду работать для него и буду им счастлив..."

Когда Ф. Ф. Фидлер через несколько недель посетил Мамина-Сибиряка, его поразили гостиная и кабинет: "они представляли из себя маленький музей, посвященный памяти покойной Маруси. Повсюду висели, стояли и лежали ее портреты - от громадного, в человеческий рост, до миниатюрного..."

Роман "Золото" Мамин-Сибиряк посвятил Марии Морицовне.