Глава III Встреча Нового, 1902 года. - Обручальное кольцо. - А. И. Богданович о Куприне. - Моя мать и Куприн. - Любовь Алексеевна Куприна.

Когда я сказала матери, что стала невестой Куприна, она была изумлена и даже шокирована этой неожиданной новостью.

- Что ж это такое? Знакома с ним без году неделю- и вдруг невеста, - сказала она. - Ни узнать как следует человека не успела, ни спросить у матери... совета...

Что же, раз советы мои тебе не нужны, делай как знаешь. - Она махнула рукой и заплакала.

Предложение было сделано в сочельник 24 декабря, а в канун Нового года, вечером, Александр Иванович принес мне обручальное кольцо, на внутренней стороне которого было выгравировано: "Всегда твой - Александр. 31. XII. 1901 года".

К одиннадцати часам моя мать, грустная и заплаканная, вышла к нам в столовую. Заметив на моей руке обручальное кольцо, она недовольно сказала:

- Не слишком ли это рано? Только купеческие невесты носят кольца до свадьбы.

Но скоро ее настроение изменилось. Приехали Елпатьевские, Д. Н. Мамин-Сибиряк, Н. К. Михайловский, Мария Валентиновна Ватсон, Э. К. Пименова и другие старые друзья. Встреча Нового года прошла непринужденно и приятно. Это было в последний раз, когда она была разговорчива, смеялась остротам Дмитрия Наркисовича и радовалась собравшимся около нее старым друзьям.

В первый день Нового года Александр Иванович прислал мне корзину своих любимых цветов - нарциссов. С этого времени мы были признаны женихом и невестой и нам разрешалось без присутствия тетушки разговаривать в моей комнате.

- Какое глупое положение быть женихом, - говорил Александр Иванович. - Все ваши знакомые приходят и с головы до ног оглядывают меня испытующим критическим взглядом. Женщины дают советы, мужчины острят. И все время чувствуешь себя так неловко, как это бывает во сне, когда видишь, что пришел в гости, а у тебя костюм не в порядке. Ваши подруги смеются, кокетничают и при мне спрашивают: "Ну, как ты себя чувствуешь, нравится тебе быть невестой?" Я кажусь себе дураком, над которым все, кому не лень, потешаются. Правда, я должен вам признаться, что иногда очень люблю, когда меня считают дураком, и нарочно веду себя так, чтобы поддержать это мнение, а сам думаю: "Нет, Саша совсем не дурак". Вот как-нибудь я вам это докажу. А сейчас мне не хочется...

Знаете что, не будем мы долго тянуть эту дурацкую петрушку. Вас, может быть, это и забавляет, но, уверяю вас, жениховство - очень нелепая канитель.

- Я бы хотел поговорить с вами, Мария Карловна,- сказал мне Богданович через несколько дней.

Ангел Иванович Богданович был фактическим редактором журнала "Мир божий". Официально таковым числился старый заслуженный педагог В. П. Острогорский, но в течение нескольких лет он только подписывал журнал, а в последнее время даже и не читал его.

Я пригласила Богдановича в мою комнату. Он сел глубоко в кресло и долго молча протирал очки, прежде чем приступить к разговору.

- Мне сообщила Александра Аркадьевна, что вы выходите замуж за Куприна, - начал он. - Я знаю вас с четырнадцати лет, на моих глазах вы стали взрослой девушкой. Поэтому я не могу относиться к вам безразлично и должен откровенно сказать то, что думаю о вашем браке. Подумайте о том, что вы делаете, на что решаетесь. Вы совсем не знаете Куприна, для вас могут открыться крайне неожиданные стороны его характера и прошлого. Не скрою от вас, слухи о нем ходят разные и не все для него благоприятные... Куприн долго жил в Киеве, и мы можем там навести о нем справки...

- Я не намерена собирать сплетни, - перебила я Ангела Ивановича.

- Во всяком случае, мой вам совет, - продолжал он, - со свадьбой лучше не торопитесь. Но главное не в этом. Я готов согласиться с вами, что всегда передается много сплетен, много неверных сведений. Главное, я считаю, вот в чем. Что представляет собой Куприн? Бывший армейский офицер с ограниченным образованием, беллетрист не без дарования, но до сих пор не написавший ничего выдающегося, автор мелких, по преимуществу газетных рассказов. В доме вашей матери вы привыкли видеть выдающихся людей и крупных писателей. Бывая в их семьях, вы не могли не заметить, как ревниво относятся жены к литературным успехам своих мужей. И это жены крупных писателей. А жены небольших, средних литераторов? Ведь их жизнь отравлена непрерывно гложущими их завистью и неудовлетворенным честолюбием. Такие примеры вы, конечно, знаете. Боюсь, что будет сильно страдать и ваше самолюбие. Куприн - талантливый писатель, но только талантливый, не больше. Выше среднего уровня он не поднимется. Другое дело, например, Леонид Андреев. Можно сказать безошибочно, что ему предстоит большое будущее. Даже Михайловский сразу обратил на него внимание.

- Думаю, Ангел Иванович, что вы ошибаетесь,- возразила я. - И то, что Куприну в течение нескольких лет приходилось размениваться на мелкую монету в газетной работе, совсем не доказывает отсутствие у него крупного таланта. Вспомните о Чехове. Вы сожалеете о том, что Куприн не Леонид Андреев. А что об Андрееве вы знали год назад? Да ровно ничего, как не знал и никто, пока в прошлом месяце не появилась статья Михайловского. Поэтому судить о том, кому какое будущее предстоит, мне кажется, еще преждевременно.

Богданович снял очки, посмотрел на меня и улыбнулся, что случалось с ним очень редко. И тогда лицо его приобрело обычно несвойственное ему мягкое выражение.

- Ну вот, видите, - сказал он, - вы уже сейчас каждое не нравящееся вам мнение о таланте Куприна считаете несправедливым. Я сказал вам то, что считал необходимым сказать, и больше вы никогда об этом от меня не услышите. Конечно, я желаю вам, чтобы правой оказались вы, а не я. Буду искренне рад этому.

Только с годами я поняла и оценила бескорыстную любовь А. И. Богдановича к журналу и к литературе. Когда все мелкие столкновения и обиды отошли в прошлое, Куприн с большой теплотой писал о нем в своих воспоминаниях^*.

^*(А. Куприн, "Памяти А. И. Богдановича" (Куприн, т. 9, М. 1964)

- Лучшее, что было написано об Ангеле Ивановиче,- говорила его вдова, - это посвященные его памяти воспоминания Куприна.

Сборник рассказов, на который в своем суждении о Л. Андрееве ссылался Богданович, вышел в начале осени 1901 года, до приезда Куприна в Петербург. Это была жиденькая книжка, напечатанная на плохой бумаге, в светло-желтой обложке. Стоила она восемьдесят копеек.

К редакторам и критикам больших столичных журналов и газет Андреев обратился с письмами, в которых просил отметить в печати его первый литературный дебют.

- Я ответил Андрееву, - говорил Александре Аркадьевне Н. К. Михайловский, - что в ближайшем литературном обозрении непременно напишу о нем. Талантливому начинающему молодому писателю следует помочь выдвинуться.

Это мнение Михайловского, еще до появления его статьи об Андрееве в ноябрьском номере "Русского богатства", стало известно в литературных кругах^*.

^*(В сентябре 1901 года в издательстве "Знание" вышла первая книга рассказов Л. Андреева, которая имела большой успех и за короткое время выдержала двенадцать изданий. В статье об этом сборнике Н. К. Михайловский писал: "У него есть рассказы истинно превосходные, в которых ни прибавить, ни убавить, ни передвинуть ничего нельзя ("Жили-были"), но есть и растянутые ("Рассказ о Сергее Петровиче"). Не удаются ему дети ("Ангелочек". "Валя"). Но, повторяю, везде и всегда он - "сам", не только в смысле отсутствия подражательности в содержании и форме изложения, а в смысле отсутствия той распущенности, которая побуждает большинство авторов "рассказов" плавать "без кормила и весла" по безграничному и бесконечно разнообразному морю жизни" ("Русское богатство", 1901, № 11, стр. 61).)

После хвалебной статьи Михайловского, послужившей камертоном для всей провинциальной печати, успех сборника Л. Андреева был обеспечен.

Отношение Александры Аркадьевны к Куприну, когда он стал моим женихом, изменилось. Она начала относиться к нему более критически, нежели раньше. Настроение ее было мне понятно. Прошел только год после смерти любимой дочери, и теперь, когда она сама была больна, ее пугала мысль о предстоящем одиночестве. Александра Аркадьевна боялась, что Куприну надоест Петербург, который, она знала, он не любил, он захочет опять странствовать по провинции и увезет меня с собой. Между ними начали возникать некоторые трения. Первое, что не понравилось моей матери, это то, что он начал называть меня Машей, а не Мусей, как звали меня с детства в семье, знакомые и подруги.

- Почему вы называете ее Машей? - недовольно заметила она Александру Ивановичу. - Что это за Маша? Везде бывают горничные Маши, а у нас Маша- кухарка.

- Маша - хорошее, простое сокращение от имени Мария, а разные там Муси, Куси, Фруси - это все кошачьи или собачьи клички, которые мне режут ухо.

Александра Аркадьевна обиженно замолчала, через некоторое время сказала, что хочет отдохнуть, и сухо с ним простилась.

Следующая стычка между ними произошла по поводу Чехова.

- Вот мы с Александрой Аркадьевной говорили о том, какая скучная беллетристика во всех толстых журналах, - обратился как-то Богданович к Александру Ивановичу. - Нет ничего выдающегося, останавливающего внимание. И, главное, везде все одни и те же имена.

- Если вы хотите, я могу попросить Антона Павловича его пьесу "Вишневый сад", которую он заканчивает, отдать в "Мир божий", - предложил Куприн. - Я не обращаюсь к нему с этой просьбой от имени "Журнала для всех", так как небольшой объем его не позволяет поместить пьесу сразу, делить же ее, конечно, нельзя. Также и гонорар Чехову для такого небольшого журнала, как миролюбовский, был бы слишком тяжел.

- Гонорар? - переспросила Александра Аркадьевна.- А какой же гонорар?

- Тысяча рублей за лист.

- Что? Тысяча рублей за лист? Да это же неслыханно,- воскликнула Александра Аркадьевна. - И это Чехову, значение которого почему-то стали так раздувать последние два-три года, что чуть ли не произвели его в классики. Да знаете ли вы, Александр Иванович, что "Вестник Европы" - самый богатый из журналов - всегда платил Глебу Ивановичу Успенскому, не чета вашему Чехову, сто пятьдесят рублей за лист. Глеб Иванович был очень скромный человек и, конечно, сам никогда не поднял бы разговора о размере гонорара. Поэтому Михайловский обратился к Стасюлевичу с просьбой ввиду тяжелого материального положения Успенского повысить ему гонорар. И Стасюлевич отказал. Вот как обстоит дело с гонорарами в толстых журналах,- язвительно добавила она. - Что вы на это скажете?

- Возмутительная эксплуатация писательского труда,- произнес Куприн.

Александра Аркадьевна изменилась в лице.

- Не будем спорить о значении Чехова. О всех больших писателях существует различное мнение, - произнес примирительно Ангел Иванович. - И, конечно, для нашего журнала было бы очень желательно иметь пьесу Чехова. Но нам это так же материально непосильно, как и Миролюбову. Весь вопрос, Александр Иванович, сводится только к этому.

Мнение Александры Аркадьевны о Чехове, как и многих людей ее поколения, сложилось под влиянием статей Михайловского^*, в которых он писал о Чехове как о безыдейном, лишенном общественного значения писателе. Это мнение раз навсегда в ней укоренилось, и иной взгляд на Чехова казался ей диким. Преклонение перед его талантом и произведениями ее крайне раздражало.

^*(Н. К. Михайловский в своих статьях о Чехове ("Об отцах и детях и г. Чехове", и др.) обвинял Чехова в "идеализации отсутствия идеалов". О сборнике рассказов Чехова "Хмурые люди" он писал: "Чехову все едино - что человек, что его тень, что колокольчик, что самоубийца... Нет, не "хмурых людей" надо бы поставить в заглавие всего этого сборника, а вот разве "Холодная кровь" (Заглавие одного из рассказов Чехова. - Л. Д.). Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает" ("Русские ведомости", 1890, № 104, от 18 апреля).)

В середине января 1902 года Александр Иванович получил из Москвы письмо от своей матери. Она писала, что счастлива, что он наконец женится и покончит со своей бродячей, скитальческой жизнью - у него будет своя семья, свое гнездо. В конверте было вложено и отдельное письмо ко мне.

После всяких пожеланий Любовь Алексеевна писала следующее: "Перед свадьбой я пришлю Саше и Вам мое родительское благословение - икону святого Александра Невского, по имени которого назван Саша. Когда я вышла замуж, у меня родились две девочки^*. Но моему мужу и мне хотелось иметь сына. И вот тут нас стало преследовать несчастье. Один за другим рождались мальчики и вскоре умирали^**. Только один дожил до двух лет и тоже умер. Когда я почувствовала, что вновь стану матерью, мне советовали обратиться к одному старцу, славившемуся своим благочестием и мудростью.

^*(В августе 1861 года родилась дочь Софья, в декабре 1863 - Зинаида.)

^**(Старшие братья А. И. Куприна умерли в младенческом возрасте. Иннокентий - в 1866 году, Борис - в 1869 году.)

Старец помолился со мной и затем спросил, когда я разрешусь от бремени. Я ответила - в августе. "Тогда ты назовешь сына Александром. Приготовь хорошую дубовую досточку, и, когда родится младенец, пускай художник изобразит на ней - точно по мерке новорожденного - образ святого Александра Невского. Потом ты освятишь образ и повесишь над изголовьем ребенка. И святой Александр Невский сохранит его тебе".

Этот образ будет моим родительским вам благословением. И когда господь даст, что и вы будете ждать младенца и ребенок родится мужского пола, то вы должны поступить так же, как поступила я".

Я должна была ответить Любови Алексеевне на ее письмо и попросила Александра Ивановича дать мне адрес. Александр Иванович сначала предложил отдать письмо ему, чтобы он переслал его вместе со своим ответом. Но я хотела свое письмо адресовать непосредственно Любови Алексеевне. И тут я заметила, что Александр Иванович мнется и чего-то недоговаривает.

- Видите ли, - сказал он наконец, - стесняюсь сказать вам и боюсь, что вы меня осудите. Моя мать живет во Вдовьем доме, и вы можете подумать, что я не позаботился о том, чтобы иначе устроить ее. Я говорил вам, как трудно мне было жить, когда я ушел из полка, какой скудный заработок давали мне случайные профессии. И как мал был заработок репортера. Когда меня начали печатать в "Русском богатстве"^*, то рассказы мои появлялись в журнале через большие промежутки времени. Получив гонорар, половину я... посылал матери, а половина уходила на покрытие множества накопившихся за это время долгов. Устроиться жить вместе с матерью при моих переездах из города в город было невозможно. У нее очень энергичный и властный характер. Поэтому она чувствует себя, должно быть, вследствие долголетней привычки, лучше всего во Вдовьем доме, где она ни от кого не зависит. Не подумайте, что это какая-нибудь богадельня или приют для нищих старух. Таких домов только два: московский Вдовий дом на Кудринской площади, прекрасное старинное здание, и петербургский - при Смольном институте благородных девиц. Здесь живут дворянские вдовы на полном казенном обеспечении. Моя мать попала сюда только потому, что она урожденная княжна Кулунчакова^**, происходит из древнего рода татарских князей - ханов Касимовского царства. У каждой такой "вдовушки" отдельный уголок с кроватью, тумбочкой, креслом и шкафом. Таким образом, в огромной комнате-зале помещается не больше пяти-шести старух. Середина зала пустая. Здесь стоит большой общий стол, за которым обычно играют в преферанс или занимаются рукоделием. Кругом чистота, порядок, тишина. Обеспеченные вдовы имеют во Вдовьем доме пожизненно за определенный взнос в несколько тысяч рублей отдельную комнату. Внутренний уклад в этом доме напоминает порядки монастырских гостиниц. Служебный персонал внимателен и исполнителен.

^* (В "русском богатстве" (1893, №№ 6, 7) был напечатан рассказ А. И. Куприна "Впотьмах".)

^**(Родители Любови Алексеевны Куприной принадлежали к старинному татарскому роду, начало которого шло от владетельных ханов Касимовского царства. "Кулунчак" означает по-татарски "жеребец".)

Мать очень любит своих дочерей, но она самая невыносимая теща для своих зятьев. Поэтому, погостив у своей любимой дочери Зины, она через некоторое время начинает вмешиваться не только в воспитание детей, но и в отношения между Зиной и ее мужем, причем старается доказать, что муж негодяй, не стоит Зины и, наверно, ей изменяет. А когда в конце концов в семье начинаются ссоры, слезы и всякая неурядица, она говорит: "Как хорошо, что мне есть куда от вас уехать". И уезжает во Вдовий дом. Потом ей снова становится скучно, тогда она отправляется ко второй дочери, Соне, и там повторяется та же история. Я думаю, что жить мать могла бы только со мной, да и то, если бы я навсегда остался холостым.

Вы понимаете теперь, что рассказать вам все это до тех пор, пока вы не узнали меня ближе, мне не хотелось.