Глава XVI Горький и Пятницкий у Куприных. - Мое знакомство с А. М. Горьким весной 1899 года. - Приезд Горького в Петербург осенью 1899 года. - Обед у А. А. Давыдовой. - Горький о рассказе Куприна "Олеся". - Куприн и Бунин о своих первых литературных "успехах".

В середине ноября 1902 года ко мне заехал Пятницкий. Константин Петрович при жизни Александры Аркадьевны заведовал в "Мире божьем" научными приложениями. Когда в 1898 году возникло "Знание", он часто советовался с ней как с опытным издателем - она охотно помогала ему не только советами, но и делом.

Денежные средства издательства, образовавшиеся из мелких пятисотрублевых паев членов товарищества, были весьма ограничены. Поэтому "Знание" выпускало популярные брошюры, по преимуществу компилятивные, а из книг издало только "Астрономические вечера" Клейна и "Историю искусства" Муттера. Осилить выход этих дорого стоивших изданий удалось благодаря тому, что книги Клейна и Муттера раньше печатались в приложении к журналу "Мир божий". О громадном количестве иллюстраций к этим приложениям, особенно к "Истории искусства", предусмотрительно позаботился Пятницкий.

Все клише, а также запасы дорого стоившей альбомной бумаги для репродукций и снимков с картин и скульптур Александра Аркадьевна безвозмездно отдала Константину Петровичу и тем оказала "Знанию" значительную поддержку.

Человек с очень большой практической сметкой и незаурядными коммерческими способностями, Пятницкий оценил большую популярность имени Горького и выгоды, которые она принесет издательству, начавшему выпускать его сочинения. До той поры появилось всего три тома рассказов Горького, и от имени товарищества в 1900 году Пятницкий предложил ему издавать собрание своих сочинений в "Знании". С ноября 1902 года Пятницкий и Горький остались единственными владельцами издательства. К тому времени оно уже обладало большими средствами.

Я не виделась с Пятницким со времени похорон моей матери. Тогда он обещал вскоре приехать к нам, но, занятый делами "Знания", не успел до нашего отъезда в Крым.

Мне было приятно повидаться с Константином Петровичем. Я была его ученицей. В старших классах женской гимназии М. Н. Стоюниной он преподавал космографию и физику, а в специальном педагогическом читал историю искусства. Пятницкий был хорошим преподавателем, и ученицы любили его, хотя подсмеивались над ним и рисовали карикатуры.

Гимназия была частная, с правами министерских мужских гимназий. Учителя не носили вицмундир, а ходили в штатском, и Константин Петрович вначале каждый раз являлся на урок в новом ярком галстуке и нестерпимо надушенный какими-то крепкими духами. Но очень скоро его от этого отучили. В ящике своего пюпитра он начал находить записочки, в которых ученицы рекомендовали ему различные марки духов, а галстуки приличных цветов советовали покупать в английском магазине Друсса.

Все это я вспомнила, глядя на скромный галстук Пятницкого.

Я была одна. Куприна не было дома.

- Я к вам с поручением от Алексея Максимовича, - сказал мне Константин Петрович. - Горький хочет наконец повидаться с Александром Ивановичем и обо всем как следует поговорить. Но так как в "Знании" Горького осаждают посетители, и он не имеет ни одной свободной минуты, и единственно свободное время - это время его обеда, то, на правах вашего старого знакомого, он сам приглашает себя к вам на обед.

О дне обеда Алексей Максимович поручил Пятницкому условиться со мной, и мы назначили его через два дня.

До ноября 1902 года Куприн и Горький были только, что называется, "шапочно" знакомы.

К обеду Горький и Пятницкий приехали раньше назначенного времени.

- Здравствуйте, помните, каким "несмышленышем" вы были в Ялте? А сейчас замужняя дама и почтенная издательница, - говорил мне, улыбаясь, Горький.

В самом деле, с Алексеем Максимовичем мы были старые знакомые, но я не ожидала, что он об этом вспомнит, и была очень обрадована.

Весной 1899 года я была с матерью в Ялте^*. Мы поселились на даче "Джалита". С большой веранды во втором этаже далеко видна была набережная и море. Весной в Ялте собирались писатели, художники, артисты. И с балкона можно было наблюдать, как ялтинские гимназисты и гимназистки стадами ходили за приезжими знаменитостями. Через несколько дней после нашего приезда, утром, я увидела шедших по набережной к Ливадии мимо "Джалиты" Сергея Яковлевича Елпатьевского и рядом с ним в белой вышитой русской рубашке и соломенной широкополой шляпе-Горького.

^*(В первом издании моих воспоминаний "Годы молодости" 1900 год был указан ошибочно. Летом 1900 года я ездила с Л. К. Туган-Барановской в Париж на Всемирную выставку (прим. М. Куприной-Иорданской).)

Вечером к Александре Аркадьевне зашла ее приятельница Людмила Ивановна Елпатьевская и предупредила, что завтра к ней собирается нагрянуть большая компания, обещал прийти и Горький.

Александра Аркадьевна была горячей поклонницей обратившего на себя большое внимание, хотя и появившегося в печати сравнительно недавно, Горького. Ей нравилась его повесть "Супруги Орловы", и она очень желала привлечь его в свой журнал. По просьбе В. Г. Короленко, Горький прислал для "Мира божьего" рассказ "Каин и Артем", который был напечатан в январской книжке журнала этого года (1899).

На другой день к четырехчасовому чаю появились первые гости - молодые поэты Бунин, Федоров и, причислявший себя к молодым, поэт В. Н. Ладыженский.

Трое приятелей принялись острить друг над другом, выдумывая смешные истории о своих товарищах. Особенно доставалось Ладыженскому, который будто бы приехал из своего пензенского имения в Ялту в третий раз свататься к Марии Павловне Чеховой, получил очередной отказ и теперь ежедневно ходит к Антону Павловичу жаловаться на судьбу.

- До того довел Чехова, - рассказывал Бунин,- что вчера иду я мимо его дачи и слышу - он в саду говорит Марии Павловне: "Маша, кто-то идет, если это ко мне Ладыженский, скажи, что я умер..."

- Идут!.. - возвестил Ладыженский. - Все семейство Елпатьевских вкупе с Розановыми^*, с ними и Горький.

^*(Старшая сестра Л. И. Елпатьевской - Лариса Ивановна была замужем за ялтинским врачом - П. П. Розановым.)

Сели пить чай - на одном конце длинного стола Александра Аркадьевна, около нее Горький, старшие Елпатьевские и Розановы. На противоположном конце, где стоял самовар и я разливала чай, разместилась молодежь, к которой присоседился и Ладыженский.

Для начала Сергей Яковлевич Елпатьевский рассказал о своем сегодняшнем посещении Чехова. Он лечил Антона Павловича и каждый разговор неизменно начинал с рассказа о состоянии его здоровья. Беседа переходила с одного предмета на другой. Александра Аркадьевна жаловалась на цензурные притеснения и невежество цензоров.

Алексей Максимович пил чай с блюдечка, отвечал односложно и от времени до времени внимательно взглядывал то на одного, то на другого из сидевших за столом. Увидев, что у него пустой стакан, я предложила ему еще чаю.

- Что ж, пожалуй, налейте, - не сразу сказал он. - Любят все интеллигенты чай пить. Куда ни придешь- сидят, пьют чай, разговаривают, точно им больше делать нечего, как переливать из пустого в порожнее. Вот в крестьянской или бедной рабочей семье пьют чай серьезно, молча, сосредоточенно. Пьют его только по праздникам, не с крендельками и сладким печеньем, а с хлебом - для них это еда. Им не до разговора...

Александра Аркадьевна подняла очки на лоб и с нескрываемым изумлением посмотрела на Алексея Максимовича. Он сконфузился и замолчал.

- Три дня тому назад ко мне приехал мой двоюродный брат^*, - через некоторое время услышала я снова голос Алексея Максимовича. - Ищу для него место дворника. Не нужен вам дворник, господа домовладельцы? - обратился он к Елпатьевскому и Розанову. И, не ожидая ответа, продолжал: - Сегодня все утро ходил с братом из дома в дом, были и у лавочников на базаре. Один купец, говорили мне, искал сторожа для своего склада. Пошли к купцу. Он долго расспрашивал брата - зачем приехал сюда, женат ли, где служил раньше.

^*(Каширин Александр Михайлович.)

- А кто же тебя рекомендует? - под конец спросил он.

- Я могу за него поручиться, - ответил я.

- А вы кто же будете? - смерил меня подозрительным взглядом купец.

- Писатель - Горький.

- Таких нам ненадобно, - сказал купец и отвернулся.

На другой день Александра Аркадьевна жаловалась Л. И. Елпатьевской:

- Пришел чай пить, а потом взял да всех нас неизвестно за что и обругал: ничего не делаете, только сидите да разговоры разговариваете...

- Да, да, - сочувственно кивала головой Людмила Ивановна.

В последующие дни я часто встречалась с Алексеем Максимовичем. Каждое утро я ходила на набережную в кондитерскую Берне, за сдобным хлебом, который любила к кофию Александра Аркадьевна. На поплавке против кондитерской в это время обычно сидел Алексей Максимович. Если он был один, то подходил ко мне, и мы вместе шли обратно к "Джалите".

- Едите вы эти кондитерские булки, разве это хлеб... Настоящего хлеба вы, пожалуй, и не пробовали,- сказал мне в одну из встреч Алексей Максимович. - А знаете ли вы, как пекут хлеб?

- Нет.

- Вот видите, ничего-то вы, милая девица, нужного и полезного не знаете и таким несмышленышем, пожалуй, и замуж выйдете. На всякий случай запомните, может, и понадобится, - сайки пекут вот как... - И обстоятельно, щеголяя знанием дела, рассказал мне, как пекут сайки.

Однажды около двенадцати часов дня в "Джалиту" еще раз пришел Алексей Максимович. Я сообщила ему, что Александры Аркадьевны нет дома, но она скоро должна вернуться из водолечебницы.

- Да я совсем не к ней, а к вам пришел, - сказал Алексей Максимович, не находя нужным, согласно принятым правилам, выразить сожаление по поводу отсутствия хозяйки дома. - Пойдемте со мной в магазин Пташникова, там выставлены в витрине очень красивые материи. На днях приезжает моя жена - Екатерина Павловна, и я хочу купить ей на платье. Помогите мне выбрать. Я не женщина, - Алексей Максимович забавно сморщился и ребром ладони провел по усам, - могу купить что-нибудь такое, что ей не понравится, а мне будет обидно.

- Но я-то уж совсем не знаю, что понравится вашей жене. Я никогда не видала Екатерину Павловну, не знаю, какая она. Должна же я знать, какой цвет она любит и какая материя будет ей к лицу.

- Какая Екатерина Павловна? - медленно, точно в раздумье, повторил Алексей Максимович. - У Екатерины Павловны прекрасные длинные волосы, и глаза у нее темно-зеленые, как у русалки. Она легкая и стройная и часто кажется мне девочкой-подростком. Когда я устаю писать., то беру ее на руки и как ребенка ношу по комнате...

Алексей Максимович немного помолчал.

- Что же, пойдемте, - поднялся он.

- Пойдемте.

Но материи мы не купили. Мне удалось уговорить Алексея Максимовича подождать с покупкой до приезда Екатерины Павловны.

Через два дня Горький уехал в Севастополь встречать Екатерину Павловну с маленьким Максимом, и в Ялте мы больше с ним не виделись.

Осенью 1899 года, когда Горький впервые приехал в Петербург, Александра Аркадьевна пригласила его к себе. По этому случаю вечером 17 октября у Давыдовой собрался весь известный литературный круг Петербурга. Из Царского Села на Лиговку приехал и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Александра Аркадьевна знакомила Горького с некоторыми из старых литераторов. Другие подходили и знакомились сами.

За столом во время ужина Горький тоже сидел рядом с хозяйкой дома. Вид у него был усталый.

Начались приветственные речи. Алексей Максимович исподлобья смотрел на оратора. Он все больше и больше хмурился и, чувствуя себя неловко, раздражался. Терпение его, наконец, лопнуло, он встал и, ни к кому не обращаясь, поблагодарил за незаслуженное, по его мнению, внимание и похвалы. Закончил он свою краткую речь словами:

- На безрыбье и рак рыба, на безлюдье и Фома - дворянин^*.

^*(Горький писал Е. П. Пешковой 18/30 октября 1899 года: "...Вчера я... недурно говорил на ужине у Давыдовой. Все покраснели и опустили головы" (М. Горький, т. 28, стр. 96).)

Речей больше не последовало. Все молча переглянулись. Мамин расхохотался и громко сказал: "Ну и молодчина!"

Этот вечер потом долго вспоминали в нашем доме.

- Давно собирался познакомиться, поговорить как следует с вами, - крепко пожимая руку Александру Ивановичу, сказал Горький. - Все как-то не выходило. То вы приезжали в Крым, когда меня там не было, то не было вас, когда я приезжал в Ялту. Занятно, точно мы друг с другом в прятки играли. А как писателя я знаю вас давно. Читал "Молоха", очень он мне понравился. Читал ваши фельетоны в киевской газете "Жизнь и искусство"^* и тогда же советовал пригласить вас в "Самарскую газету"^** и даже прочил в редакторы.

^*(В газете "Жизнь и искусство" А. И. Куприн работал с сентября 1894 года до мая 1895 года. В 1896-1899 годы в этой газете периодически печатались рассказы, очерки и фельетоны Куприна. С мая 1899 по май 1900 года Куприн вновь стал сотрудником газеты "Жизнь и искусство", где вел воскресный фельетон "Калейдоскоп".)

^**(В 1924 году Горький писал в примечании к письму В. Г. Короленко от 7 августа 1895 г.: "Я предполагал пригласить [в "Самарскую газету". - Л. Д.] А. И. Куприна из киевской газеты "Искусство и жизнь" ("А. М. Горький и В. Г. Короленко", Гослитиздат, М. 1957, стр. 237).)

Через месяц Константин Петрович обещает выпустить ваш первый том. Отчего вы не включили в него "Олесю"?

- Видите ли, Алексей Максимович, это моя ранняя, еще незрелая вещь. "Наивная романтика", - как сказал Антон Павлович. Я сначала колебался, а потом согласился с его мнением.

- Напрасно согласились. Первая книга -первая ступень творческого развития писателя. Он еще молод, а молодость должна быть немного наивной и романтичной. "Олеся" войдет в ваш второй том, я буду на этом настаивать. А что вы пишете сейчас?

- Пока только рассказы. Приступить к роману не решаюсь. Это слишком большая задача, для которой я еще не чувствую достаточных сил. Но тема романа не дает мне покоя. Я должен освободиться от тяжелого груза моих военных лет. Рано или поздно я напишу о нашей "доблестной армии" - о наших жалких, забитых солдатах, о невежественных, погрязших в пьянстве офицерах.

- Вы должны, скажу больше, обязаны написать о нашей армии. Кому как не вам сказать о ней всю правду?.. У вас громадный материал и большой художественный талант. Завтра мы продолжим наш разговор. Это будет длинный разговор. Если не возражаете, вы посвятите меня в план этой работы и разрешите мне, как старшему товарищу, дать вам несколько советов. Приходите ко мне утром пораньше. Константин Петрович позаботится о том, чтобы нам не помешали.

Вошел Бунин и тотчас же вслед за ним оба редактора "Мира божьего" - Батюшков и Богданович. Начался общий разговор.

За обедом Горький заговорил с Батюшковым и Богдановичем о своих планах преобразования "Знания" в крупное издательство, решении издавать не только много научных книг, но и современную художественную литературу, в первую очередь молодых писателей-реалистов.

- Пошла нынче мода на символистов и богоискателей. Слышал я, что с будущего года они начинают свой журнал "Новый путь". Поглядим, какой-такой новый путь они нам укажут, - иронически произнес Алексей Максимович.

- Мы с Константином Петровичем сразу двинем вас большими тиражами, - обратился Горький к Бунину и Куприну. - Настоящих хороших книг для широких демократических кругов читателей не хватает. А вы, молодые писатели, до сих пор писали слишком мало - через час по ложке, и знают вас только интеллигенты - подписчики журналов. Надо, чтобы узнал и полюбил вас - всех вас, молодых талантливых писателей - новый громадный слой демократических читателей.

- Вам хорошо говорить, Алексей Максимович.- ответил Бунин. - Вы нашли своего читателя, у нас его просто нет. Несколько лет назад, когда вышел сборник моих рассказов "На край света"^*, в своих отзывах критики писали: "Некоторого внимания заслуживает скромное дарование начинающего беллетриста И. Бунина. В незатейливых сюжетах его рассказов иногда чувствуется теплота и наблюдательность..." В заключение еще две-три высокомерно-снисходительные фразы... Вот вам пример, как встретила мое первое появление в печати критика. По ее отзывам судили и читатели. Не правда ли, обнадеживающее начало? Где уж мечтать о больших тиражах.

^*(Сборник произведений И. А. Бунина "На край света" вышел в издательстве О. Н. Поповой в 1897 году.)

- Ни к чему вы, Иван Алексеевич, ссылаетесь на критику, - с досадой произнес Горький. - Настоящих критиков у нас кот наплакал, их только единицы. Остальные же разве это критики? Я лучше не скажу, что это такое...

- А хотите знать, Алексей Максимович, какой отзыв я услышал от своего первого читателя? - продолжал Бунин.

В издательстве я получил некоторое количество авторских экземпляров моей книжки и, уложив их в чемодан, решил отправиться к своим. Я ехал в Орел и в вагоне встретил старого знакомого моего отца, орловского помещика. Это был пожилой тучный человек, всегда носивший фуражку с красным дворянским околышем. Такая мода до сих пор водится в провинции.

Узнав, что я живу в Москве, давно не был у родителей и теперь еду повидаться с ними, он спросил: "Где служите?" - "Я не служу..." - "Гмм. Чем же занимаетесь?"- "Я писатель..." - "Так... так... Значит, в газетках пописываете..." - "Я не пишу в газетах. А вот",- я достал из чемодана свою книгу и поднес ему в подарок, извинившись, что, за неимением пера и чернил, не могу снабдить ее своим автографом. Не взглянув на книжку, он небрежно сунул ее в карман.

Дома я вдоволь насладился восторженными отзывами моих близких о книжке и через две недели в самом радужном настроении возвращался в Москву. В Ельце в мой вагон, тяжело дыша, ввалился орловский помещик.

"Совсем запыхался, чуть не опоздал, - говорил он, здороваясь. - Жеребца тут покупал по случаю - нужны были людям деньги, задешево продали. А жеребец - знаменитый". - И он принялся подробно рассказывать, какие замечательные у жеребца стати.

Я терпеливо слушал, но, как только он на минуту сделал передышку, шутливо-небрежным тоном спросил:- "Ну, как?.. Книжечку мою одобрили?" - "Как же, как же... В тот же вечер, отходя ко сну, взял я вашу книгу, прочитал несколько страниц, бросил ее и сказал: "Мерзавец! Зачем ты отнял у меня четверть часа моего отдыха?!"

С тех пор я никому не дарю своих книг, а у того, кто читал их, мнения не спрашиваю.

- Я, пожалуй, был счастливее тебя, Иван Алексеевич,- сказал Куприн. - Когда вышла моя первая маленькая книжонка "Миниатюры"^*, о которой я без стыда не могу вспомнить, столько в ней было плохих мелких рассказиков, то она, славу богу, не привлекла внимания даже безработных провинциальных критиков. В книжных магазинах она не продавалась, а только в железнодорожных киосках. Разошлась она быстро, благодаря пошлейшей обложке, на которой иллюстратор издательства изобразил нарядную даму с книгой в руках.

^*(Первая книжка рассказов А. И. Куприна "Миниатюры" вышла в Киеве в 1897 году.)

Когда я был в юнкерском училище, покровителю моего литературного таланта старому поэту Л. И. Пальмину - его очень мало знали тогда, а теперь уже решительно никто не помнит - случайно удалось протащить в московском "Русском сатирическом листке" мой первый рассказ "Последний дебют". Сейчас я даже забыл содержание этого рассказа, но начинался он с красивой фразы, которая мне очень нравилась: "Было прекрасное майское утро..." Когда я прочитал рассказ вслух товарищам, они удивились и выразили одобрение. Но на следующий день ротный командир за недостойное будущего офицера, а приличное только какому-нибудь "шпаку" занятие - "бумагомарание" - отправил меня на два дня под арест. Номер листка был со мной, и я по нескольку раз в день читал свой рассказ моему сторожу, унтер-офицеру. Он терпеливо слушал и каждый раз, сворачивая цигарку и сплевывая на пол, выражал свое одобрение восклицанием: "Ловко!" Когда я вышел из карцера, я чувствовал себя героем. Ведь так же, как Пушкин, я подвергся преследованию за служение отечественной литературе. Вот видишь, Иван Алексеевич, насколько мои первые читатели были снисходительнее твоего помещика.

Горький слушал молча, пощипывая усы и лукаво поглядывая то на Бунина, то на Куприна.

- Скажу вам, любезные товарищи, что мои первые критики и читатели доставили мне громадное наслаждение. Критики ругали меня так, как только могли. Я был уголовный преступник, грабитель с большой дороги, человек не только безнравственный, но даже растлитель молодого поколения. Вот как! Я был в восхищении от их вдохновенной изобретательности и прыгал до потолка от радости, как проняло этих жаб из обывательского болота. Были письма и от читателей. Враги после моего ареста выражали сожаление, что меня не поторопились повесить. Для некоторых и эта Мера казалась мала, и они желали, чтобы меня четвертовали. Но от рабочих и от молодежи я получал горячие пожелания не складывать оружие, а писать еще сильнее, еще лучше. И не тот, кто берет книжку сквозь сон, от скуки, будет вашим читателем. Читателем "Знания", а также вашим будет совсем новый, поднимающийся из низов слой. А это громадный слой.

Внимательный ко всем присутствующим за обедом, Горький обратился к профессору Ростовцеву:

- Недавно я читал в газетах отчет о заседаниях Археологического общества, жалел, что отчет был сухой и краткий.

Профессор Ростовцев принимал близкое участие в раскопках, производившихся летом в Ольвии. И он со знанием дела и увлечением рассказал Горькому о том, сколько различных предметов было найдено во время работ - ваз, утвари, светильников, греческих и римских статуэток и очень много старинных монет.

- Особенно ценной была для нас, ученых, - говорил Ростовцев, - находка большого количества разнообразнейших восточных монет. Это дало нам возможность установить, какие связи были у генуэзцев, основавших в Крыму свои колонии, не только с Грецией, Венецией и разными народами, населявшими побережье Средиземного моря, но и с азиатскими государствами. О них мы не располагали раньше многими данными.

Желая произвести на Горького наилучшее впечатление и внушить ему уважение к своим научным заслугам, профессор пыжился и часто, ни к селу ни к городу, вставлял: "Мы, ученые, полагаем..." Алексей Максимович внимательно слушал, изредка задавая вопросы.

- Нумизматика меня особенно интересует, - заметил он Ростовцеву. - У меня собралась небольшая, но, говорят, интересная коллекция старинных монет. Думаю основательно с этой наукой познакомиться.

Горький назвал несколько известных ему книг по нумизматике и обратился к профессору за советом, какие еще научные работы стоит приобрести.

- Не понимаю вас, Алексей Максимович, - сказал Ростовцев. - Вы большой русский писатель, большой художник - и хотите изучать нумизматику. Зачем она вам? Ведь сколько бы вы ни прочитали книг по востоковедению, египтологии, археологии и нумизматике, о которых вы только что упоминали, науке вы все равно не принесете никакой пользы и останетесь в ней профаном. Так к чему же вам только увеличивать свой и без того большой балласт лишних знаний... Лучше предоставьте нам, ученым, заниматься тем делом, которому мы себя посвятили и где мы полезны. От вас же, Алексей Максимович, мы ждем не научных трудов, а высокохудожественных произведений.

- Премного благодарен, - иронически поклонился Горький. - А что вы скажете, господин профессор, если я задумал написать рассказ о некоем старике, простом крымском земледельце, который, вскапывая землю под виноградник, нашел сосуд со старинными монетами. Когда он показал свою находку специалистам и они объяснили ему значение этой находки, это так его заинтересовало, что он весь остаток своей жизни посвятил раскопкам и был счастлив, когда ему удавалось найти какой-нибудь древний стеклянный сосуд или даже просто черепки, не имевшие значения. Так вот, об этом человеке, который на старости лет нашел цель жизни, я хочу написать. Так как же, по-вашему, написать мне об этом нельзя? Я затронул область, принадлежащую ученым, в которую невеждам и профанам вторгаться не к рылу. Всяк сверчок знай свой шесток. Еще могу добавить, что вообще лишних знаний не бывает.

- Но я же, Алексей Максимович, говорил совсем о другом, а вы переиначиваете смысл моих слов и не хотите понять...

Но Горький был раздражен и больше не слушал профессора. Он повернулся к Батюшкову и заговорил с ним о Художественном театре, о том, что на днях в Москве будет генеральная репетиция его пьесы "На дне"^*.

^*(Премьера спектакля "На дне" в Московском художественном театре состоялась 18 декабря 1902 года. Пьеса имела огромный успех.)

- Однако, Константин Петрович, мы с вами у Куприных засиделись.

Я пошла в переднюю проводить Горького.

- Я много, очень много жду от Александра Ивановича,- сказал он мне. - Заставляйте его больше серьезно работать, не отвлекаясь мелочами, к чему у него склонность. Буду на вас надеяться. В мой следующий приезд в Петербург увидимся.