Глава XVIII Водевиль. - Рождение дочери. - Первый том рассказов Куприна. - Крестины. - Григорий Петров - десять лет спустя.

Наступил последний месяц моей беременности, и Александр Иванович очень беспокоился о моем здоровье. Большую часть времени он теперь проводил дома. Каждый день водил меня гулять. Наша улица - Разъезжая- выходила на широкую Кабинетскую, которая упиралась в Семеновский плац. В прежние времена на этой площади казнили осужденных. Теперь же это был обнесенный забором громадный ипподром для рысистых бегов.

- Когда ты выздоровеешь, Маша, - говорил мне Александр Иванович, - непременно поведу тебя на бега. Знаешь, на бегах горячие лошади берут сразу, с места. Они становятся любимицами публики, им присуждают большие призы. Но это большей частью лошади, бегущие на короткую дистанцию. На длинную им не хватает дыхания и выдержки. Тогда раньше незаметная, скромная лошадка приходит первой и берет приз.

Вот и я на литературных бегах такая незаметная, скромная лошадка. Но я лошадка на большую дистанцию. Короткая мне не нужна. Поэтому пускай бегут, обгоняют меня и берут призы Андреев, Чириков, даже Скиталец. Я, Машенька, свое возьму. Помни, моя дистанция длинная.

Помолчав, Александр Иванович добавил:

- Лошадка на длинную дистанцию и Бунин, но он хладнокровно к этому не относится. Он сердится, когда его обгоняют. Его это раздражает.

Куприн был полон предстоящим рождением ребенка.

- Конечно, это будет мальчик, сын, мой сын. Какое таинственное явление - рождение ребенка. Мы назовем его Алешей. Алексей - "божий человек". Он не святой, но он "божий человек" и таковым числится в святцах. Он был сыном очень богатого знатного вельможи, но уже в отроческие годы любил уединяться в лесу и молиться. По мере возмужания ему все более и более претила греховная жизнь отца и окружающей среды, и он скрылся из родительского дома. Его сочли умершим. Прошло много лет. Алексей старым нищим странником вернулся на родину и пришел в родительский дом. Никто из живших там не узнал его, и он попросил дать ему место в хлеву. Питался он из одного корыта с домашними животными. Простой народ понял, что он праведник, и стекался к нему за наставлениями. Вот в память о нем и я хочу назвать сына Алексеем.

В другой раз Александр Иванович говорил:

- Вот, Маша, если бы мы жили не в Петербурге, а в деревне Казимирке, где я подвизался в качестве псаломщика, и ты бы мучилась родами, я бы отправился в церковь открыть царские врата. Это делается при трудных родах. Представь себе обстановку Маша; ночь, темная маленькая церковь, горит только несколько тоненьких восковых свечей, и старенький попик (я вижу его таким, как тот, у которого я в первый раз исповедовался в детстве) тихим, проникновенным голосом читает молитвы. И какие замечательные молитвы! На коленях стоит и истово молится отец, верящий, что чрево родильницы в это время раскроется так же легко, как царские двери. Правда, хорошо, Маша?!

- Ты, Сашенька, очень хорошо и трогательно рассказываешь, но меня такая возможность мало радует... Твоя мечта исполнится в том случае, если у меня роды будут очень тяжелые.

- Машенька! Здесь же все это неисполнимо. У нас громадный Владимирский собор, служит в нем протоиерей. Представь только, если бы я вдруг ночью разбудил его и попросил открыть царские двери, он подумал бы, что к нему ворвался сумасшедший или пьяный, которого следует немедленно отправить в участок. На самом же деле ты, наверно, родишь легко. Когда у тебя родится ребенок, ты сразу повзрослеешь - изменится детски-наивное выражение лица, разовьется фигура, станет плавной походка. Ты будешь красивой женщиной и очень нравиться мужчинам. И, чтобы ты заранее знала, что ожидает твоего будущего поклонника, я прочту тебе водевиль в одной сцене и двух картинах, который я заблаговременно на этот случай заготовил. Но позовем дядю Коку^*. Он опытен в такого рода делах и выскажет свое компетентное мнение.

^*(Дядя Кока - Давыдов Николай Карлович. Он изображен в рассказе Куприна "Черная молния".)

До болезни мой брат был "блестящим молодым человеком... с большими связями и великолепной карьерой впереди и прекрасно танцевал на настоящих светских балах, обожал актрис из французской оперетки и новодеревенских цыганок, пил шампанское, по его словам, как крокодил, и был душой общества". Вследствие болезни "он вовсе не утратил ясности и бодрости духа" и переписывал на пишущей машинке пресмешные нецензурные письма в стихах, которые сочинял Александр Иванович.

- Итак, слушайте, - торжественно произнес Александр Иванович, - водевиль в одном действии, двух картинах и трех лицах.

Действующие лица: Я муж, Маша - моя жена, Петр Федорович - Машин поклонник.

Картина первая. Маша сидит в гостиной на шелковом канапе. Глаза ее устремлены поверх книги, которую она держит в руках, но не читает.

- Интересно, приедет ли сегодня Петр Федорович,- произносит она мечтательно.

В глубине комнаты раздвигается бархатная портьера и вырисовывается фигура Петра Федоровича. Это молодой человек в элегантном костюме, воротничок подпирает подбородок, усы колечком, пробор, как у Бунина. Он подходит к Маше, целует ей руки, одну, потом другую и опускается против нее на козетку.

Петр Федорович. Я узнал, что ваш муж уехал на бега, и поспешил к вам. Дорогая моя (говорит козлиным голосом, как на провинциальных сценах говорят актеры, играющие первых любовников), он неглижирует вами, лошадей он любит больше, нежели вас. У него низменные вкусы, он вас не понимает. Он некрасив, неловок, груб. Вашу возвышенную, тонкую натуру он не в состоянии оценить.

Маша. Пьер, не говорите так о моем муже, умоляю вас. Это меня расстраивает.

Петр Федорович. Но вы же должны понять разницу между мной, мной и этим недостойным вас человеком. Мари, обожаемая, вы должны быть моей. (Подтягивает спереди брюки, опускается на колени так, что видны пыльные подошвы и ушки штиблет, и, обняв Машу за талию, пытается покрыть ее лицо поцелуями).

Картина вторая. Из-за портьеры появляюсь я - Машин муж. Беру Петра Федоровича за ногу и выбрасываю его в окно.

- Ах! - вскрикивает Маша и падает в обморок.

Так как всех трех действующих лиц Александр Иванович изображал сам, причем ярко и талантливо, то эта инсценировка была очень забавна и все мы хохотали.

- Вот, Маша, что ожидает твоего будущего Петра Федоровича, - в заключение говорит Александр Иванович.

Этот водевиль он неоднократно варьировал. Сам он и Маша оставались, а Петр Федорович становился то поэтом, то художником, то гвардейским офицером. Соответственно менялся и его монолог.

Другой водевиль был посвящен дяде Коке. Там действовали дядя Кока, мадам Жоржет и ее богатый покровитель, и он предназначался вообще для очень узкого круга слушателей.

Третьего января 1903 года у нас родилась дочь Лидия. Роды были довольно тяжелые. На третий день я чувствовала себя еще очень слабой, когда в мою комнату вошел Александр Иванович.

- Маша, здесь Миролюбов, он твой старый друг и просит разрешить ему только повидать и поздравить тебя.

- Только на несколько минут, - вмешалась дежурившая при мне акушерка.

Александра Ивановича позвали в редакцию, акушерка, не желая своим присутствием стеснять нас, тоже вышла. Виктор Сергеевич, придвинув свой стул ближе ко мне, наклонился и с таинственным видом сказал:

- Вот вы теперь настоящая женщина, у вас даже родился ребенок. Скажите мне откровенно, вопрос этот меня мучает. В Религиозно-философском обществе^* последние два месяца идут большие споры по докладу профессора богословия Тёрнавцева о непорочном зачатии. Скажите, как по-вашему, возможно ли, чтобы ребенок мог родиться только от близкого духовного общения супругов...

^*(В газете "Новое время" (1901, № 9256, 9 декабря) была опубликована статья В. Розанова "Религиозно-философские собрания", в которой сообщалось, что созданные в Петербурге Религиозно-философские собрания (1901-1904) имеют "задачею своей обсуждение вопросов веры на почве совершенной и твердо оговоренной терпимости и в широком философском освещении... Распорядительная власть принадлежит: Сергию, епископу Ямбургскому, и ректору С.-Петербургской духовной академии, Д. С. Мережковскому, В. С. Миролюбову, В. А. Тернавцеву и пишущему эти строки". Первое собрание состоялось 29 ноября 1901 года, на котором выступил В. А. Тернавцев с докладом: "Об отношении интеллигенции к церкви".

Целью этого реакционного общества было укрепление авторитета церковного христианства среди интеллигенции.)

Я с детства была смешлива. Но здесь его необычайно серьезный вид, таинственный тон и вздорность вопроса до такой степени меня рассмешили, что я громко засмеялась. Смех неожиданно перешел в истерический хохот и слезы. Чем больше я старалась сдерживаться, тем сильнее становился истерический припадок. Случилось это со мною в первый раз в жизни, должно быть, вследствие большой слабости. Из соседней комнаты выбежала акушерка и, испуганная, бросилась звать Александра Ивановича.

- Что случилось, Маша, что с тобой случилось? - в тревоге спрашивал Александр Иванович. - Виктор Сергеевич, что с ней случилось?

Ответить я сразу не могла, потому что захлебывалась слезами и смехом. Виктор Сергеевич стоял совершенно растерянный, не зная, что сказать. Да и вид Александра Ивановича, бледного от гнева и тревоги, парализовал его речь. Наконец он произнес:

- Я ведь только спросил ее, только спросил...

- О чем, о чем же?

Виктор Сергеевич был в затруднении.

- Потом, потом, Саша... - наконец выговорила я и махнула ему рукой.

Акушерка, дав мне успокоительные лекарства, попросила немедленно оставить меня одну.

Через некоторое время, когда я окончательно успокоилась, Александр Иванович вошел ко мне и сказал:

- Ну мог ли я вообразить, что этот старый осел, у которого голова забита метафизическим туманом, доведет тебя до такого нервного состояния. Ведь не придумаешь, что человеку его возраста может прийти в голову такой вздор... А ведь это, Маша, не случайно. Год назад я писал Антону Павловичу, что религиозные наклонности Виктора Сергеевича тянут его к Религиозно- философскому обществу, но в этом обществе он находит одно мракобесие отцов церкви, истерическое кривляние Мережковского и ехидное смирение Розанова. И все это не дает ему того душевного спокойствия, которого он ищет.

В начале февраля в "Знании" вышел первый том рассказов Куприна.

В ответ на поздравительную телеграмму тети Веры Александр Иванович писал:

"Дорогая тетя Вера! В свет вышли два новых произведения: Ваша внучка Лидочка и моя книга^*. Последнее из них посылаю Вам вместе с приветом от лучшего.

^*(Экземпляр этой подаренной Вере Дмитриевне Бочечкаревой книги с автографом А. И. Куприна купил в 20-х годах у букиниста за пять рублей М. И. Чувалов со сг. Ухтомская, Московской области (прим. М. Куприной-Иорданской).)

Ваш А. Куприн"

- Теперь, Маша, я могу, наконец, исполнить совет Антона Павловича и послать книжку моих рассказов Толстому. В январе прошлого года Чехов писал мне, что Лев Николаевич читал мою повесть "В цирке"^*. Повесть ему очень понравилась, и Чехов советовал мне послать Толстому мои прежние рассказы. Я этого не сделал. Послать Льву Николаевичу книжку "Миниатюры" я не мог, очень много в ней балласта, который произвел бы на него удручающее впечатление, да и по своей внешности, с этой нелепой женщиной на обложке, у нее был слишком глупый, легкомысленный вид.

^*(А. П. Чехов писал Куприну: "Дорогой Александр Иванович, сим извещаю Вас, что Вашу повесть "В цирке" читал Л. Н. Толстой и что она ему очень понравилась" (А. П. Ч е х о в, Полн. собр. соч., т. XIX, стр. 229).)

Помолчав, Александр Иванович снова вернулся к волнующему его вопросу.

- Но этот том обязательно пошлю Толстому. Теперь своих рассказов я не стыжусь. К счастью, "Миниатюры" очень быстро разошлись в железнодорожных киосках. И теперь эта книжка, слава богу, никому не может попасться на глаза.

Несмотря на то, что Александр Иванович ожидал рождения сына, а на свет появилась дочь, он был счастлив и доволен.

- Девочки добрее и ласковее мальчиков, - говорил он. - Я не раз наблюдал, с какой материнской заботливостью старшие сестры относятся к малышам в больших семьях.

"Это необыкновенный ребенок. Он уже все понимает. А какой он красивый!" - говорят все любящие родители и вытаскивают своего ребенка напоказ гостям, которые в высокой степени равнодушно созерцают бессмысленно таращившего глаза младенца, но с фальшивой улыбкой восклицают: "Да, да, замечательный ребенок". Мы, Маша, так делать не будем. Мы никому нашу Лидочку не будем показывать, хотя, - засмеялся Куприн, - наша Лидочка необыкновенный ребенок, не то что все дети. Но говорить об этом мы будем только друг с другом. Ты знаешь, конечно, я совсем не суеверен. Но... я боюсь недоброжелательного, дурного взгляда. "Ребенка недолго и сглазить", - предупреждала мамаша.

Признаться, я не люблю имя Лидия. Мелкие провинциальные актрисы часто присоединяют его к своим неправдоподобным псевдонимам. И потом, мой ранний рассказ "Лидочка"^* я не считаю удачным. Если со временем придется его переиздавать, я, конечно, изменю заглавие. Мне бы больше хотелось назвать нашу дочь Марией. В отличие от тебя она была бы Машура. Но ничего не поделать. Раз ты уже обещала Александре Аркадьевне назвать свою дочь Лидией в память своей умершей сестры-обещание надо исполнить.

^*(Рассказ Куприна "Лидочка (Рассказ бывалого человека)" впервые был напечатан в журнале "Русское богатство", 1894, № 12. В свое первое собрание сочинений этот рассказ Куприн включил под названием "К славе".)

Вскоре дома у нас состоялись крестины. Крестной матерью была Ольга Францевна Мамина. Крестил, конечно, Григорий Спиридонович Петров. Когда внесли купель, то мы с Ольгой Францевной, наполняя ее водой, внимательно следили за плавающим в ней градусником. Смущенный таким кощунственным отношением к обряду, пожилой псаломщик отошел и молча сел у стенки, а Григорий Спиридонович начал любоваться видом из окна на Разъезжую улицу. Он обернулся и приступил к своим пастырским обязанностям лишь после того, как я сказала:

- Температура двадцать восемь градусов. Теперь уже можно окунать.

Петров так ловко и осторожно погружал Лидочку в купель, поддерживая ее головку над водой, что захлебнуться она никак не могла. Дмитрий Наркисович, следивший за всем с большим вниманием, говорил потом, что Петров крестил ее не по строго православному чину, а как обливанку.

Псаломщик, упаковав купель и получив надлежащее вознаграждение, уехал.

Мы сели обедать. Я совершенно упустила из виду, что сейчас пост, и, как хозяйка, не сразу заметила, что Петров только пригубил из рюмки, которую налил ему сидевший рядом Дмитрий Наркисович, и закусил кусочком селедки, а к заливному поросенку даже не притронулся. Когда подали бульон с пирогом, Григорий Спиридонович, вежливо обращаясь ко мне, сказал, что он в посту "скоромного" не употребляет. Мы с Александром Ивановичем растерялись и не знали, как выйти из положения. А Дмитрий Наркисович, который еще до крестин успел несколько подзаправиться, громко захохотал:

- Ну, что ты, батя, сотвори молитву и скажи только: порося, порося, обратись в карася. И он станет рыбой. Я из духовного звания и хорошо знаю все наши обычаи, знаю, как в пост готовят архиерейскую уху на цыплячьем бульоне.

Петров ничего не ответил Мамину, сохраняя серьезное и сдержанное выражение лица.

Десять лет спустя, когда я жила в Финляндии на даче, ранней весной ко мне неожиданно вошли три посетителя в охотничьих куртках с ружьями и ягдташами

через плечо. Это были Е. Н. Чириков, С. Г. Скиталец и какой-то незнакомый мужчина очень высокого роста с выбивавшимися из-под шапки на лоб темными волосами.

- Что, небось не узнаете, - своим частым говорком обратился ко мне Чириков.

- Ваш старый знакомый, - басом произнес незнакомец. - Григорий Петров.

- Пришли к вам, - продолжал Чириков. - Я здесь один, хозяйства нет, и я решил, что у вас найдется, чем нам, бедным охотничкам, перекусить. А вот вам наш трофей. - И он вынул из сумки большого тетерева. - По совести говоря, мы горе-охотники. Но, по счастью, встретили в лесу настоящего охотника Ионаса Кюнерайнена, и он уступил нам одного из своих тетеревов.

На даче прислуги не было. Я была одна и на скорую руку собрала на стол. Это было на четвертой неделе поста, но все трое закусывали с большим аппетитом, хотя то, что нашлось у меня (вареное мясо и какие-то консервы), никак нельзя было назвать постной пищей.

По финскому обычаю я предложила гостям после закуски тодди - горячий кофе со спиртом. Все приветствовали этот напиток.

- Знаете, Мария Карловна, нашего полку прибыло. Григорий Спиридонович теперь заправский литератор, сотрудник "Русского слова". Так-то, батя, за твое здоровье! И в честь его вспомним нашу застольную семинарскую песню, - предложил Скиталец и затянул:

 Аристотель о-оный, 
 Мудрый философ... 
 Продал пантало-о-ны 
 За сивухи штоф...