Глава XI Встреча Ангарского с Куприным. - Письмо Куприна из Парижа.- В. H. Бунина о жизни Куприна в Париже. - Отъезд Куприна на родину.

В 1923-1924 годы я жила в Риме, где Н. И. Иорданский был полпредом СССР в Италии.

В сентябре 1923 года он получил письмо из Берлина от Н. С. Ангарского.

"Дорогой Николай Иванович!

Куприна я видел, все передал ему, что просила Мария Карловна. Он очень тронут. Выглядит неплохо, даже отмолодел. Елизавета Морицевна тоже неплохо выглядит. Нуждаются они очень. В Россию он не прочь ехать, но спрашивает, не расстреляют ли? В газете Алексинского^* он пишет и заявляет, что для него никогда не было вопроса в том, где писать; будет, говорит, писать даже на заборах, если надо высказаться.

^*(Речь идет об эмигрантской "Русской газете".)

Царь, говорит, у него особенный, так же не существующий, как и коммунизм. Просит вернуть его записные книжки, без коих он не может ничего написать, просит также вернуть неоконченные рукописи; все это где-то хранится в Иаркомпросе. Я сказал, что возврат возможен в Россию.

У меня должна была еще состояться с ним одна встреча, но я уклонился ввиду того, что она приняла не тот оборот. Получилось такое впечатление, что я охочусь за Куприным и угощаю его обедом, и это в то время, когда он пишет в "Русской газете". Я решил, что мне неудобно продолжать разговор, и оборвал его. Написал в Москву Л. Б. (Красину. - М. К.-И.) и прошу ответить, как он смотрит на Куприна. Ведь поручение я имел от Марии Карловны, и, собственно говоря, я не должен был бы разговаривать даже, не зная, как смотрит на это дело Москва. Может быть, Мария Карловна информирована, но она мне ничего не сказала. Бальмонт в страшной нужде и тоже хочет ехать. Сильно рискует...

Привет Марии Карловне.

Ваш Ангарский".

Никаких указаний из Москвы, конечно, не было. Узнав, что Ангарский едет в Париж, я передала для Куприна письмо, в котором советовала ему вернуться на родину.

При следующей оказии я сообщила Александру Ивановичу, что прочла его рассказ "Однорукий комендант"^*, который мне очень понравился. И опять звала его на родину.

^*(Рассказ Куприна "Однорукий комендант" впервые был напечатан в литературном сборнике "Окно", кн. I, Париж, 1923. Мария Карловна купила этот сборник в 1923 году в Риме.)

Куприн ответил мне в феврале 1924 года.

"Ты совершенно права, мой ангел Машенька: существовать в эмиграции, да еще русской, да еще второго призыва - это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили дюжину тухлых яиц. В прежние времена, ты сама знаешь, я сторонился интеллигенции, предпочитая велосипед, огород, охоту, рыбную ловлю, уютную беседу в маленьком кружке близких знакомых и собственные мысли наедине... Теперь же пришлось вкусить сверх меры от всех мерзостей сплетен, грызни, притворства, подсиживания, подозрительности, мелкой мести, а главное, непродышной глупости и скуки. А литературная закулисная кухня... Боже, что это за мерзость!

Почему-то прелестный Париж (воистину красота неисчерпаемая!) и все, что в нем происходит, кажется мне не настоящим, а чем-то вроде развертывающегося экрана кинематографии. Понимаешь ли - я в этом не живу. Это все понарошку; представление. Знаю, что когда вернусь домой и однажды ночью вспомню утренние парижские перспективы, площади - звезды, каштановые аллеи, Булонский лес, чудесную Сену под старыми мостами, древние дома, пузатые от старости, Латинского квартала, визгливые ярмарки, выставки цветов, розы "Багатель", внутренний двор Лувра, и всё, всё, всё, - знаю, что заплачу, как о непонятой, неоцененной, ушедшей навсегда любви.

Теперь все чаще и чаще возвращаюсь воспоминаниями к Москве, к моей прежней, детской Москве, раньше как будто забытой мною совсем. Боль и тоска по родине не проходят, не притерпливаются, а все гуще и глубже... Пять лет в изгнании. Пять лет! И это в то время, когда полной, сознательной жизни остается "всего ничего", как говорят гдовские кухарки. Пять лет, пропавших у собаки под хвостом.

А все же не поеду. Звала меня очень Лидуша, пел Масленников^*, ты вот советуешь, тебе я всего охотнее верю. Последний был милый передатчик твоего письма. "Работать для России можно только там. Долг каждого искреннего патриота - вернуться туда". В этой фразе много верного, но все-таки это - фраза. Там теперь нужны коновалы, фельдшеры, учителя, землемеры, техники и пр. пр.

^*(Петя Масленников - малоизвестный псевдоним Н. С. Клестова (Ангарского).)

Что я умею и знаю? Правда, если бы мне дали пост заведующего лесами Советской Республики, я мог бы оказаться на месте. Но ведь не дадут?

Ну, положим, я приеду. Предположим, что с меня заживо шкуру не сдерут, а предоставят пастись, где и чем хочу. Скажем, вернут мне гатчинский клочок, или, лучше, по твоей доверенности на аренду, дадут хозяйничать в Балаклаве... Но ведь этими невинными занятиями не проживешь. Надо будет как-нибудь вертеться, крутиться, ловчиться. Ты скажешь - писать беллетристику. Ах, дорогая моя, устал я смертельно, и идет мне 54-тый. Кокон моего воображения вымотался, и в нем осталось пять-шесть оборотов шелковой нити... Да-с, захотели мы революции, как кобыла уксусу. Правда: умереть бы там слаще и легче было.

Твой посланный очень, очень милый и легкий человек. Он у нас сегодня завтракал. Сейчас сидит разговаривает с Лизой, а я тороплюсь дописывать письмо.

Благодарю тебя за комплимент моему "Коменданту". Ты у меня всегда умница: никто его аромата здесь не почувствовал, начиная с Бунина и кончая теми, которые в нем увидели белогвардейское начало.

Читала ли ты моего "Царского писаря", "Воробьиного царя" и "Пегие лошади"? Или "Звезду Соломона" (она же "Каждое желание"). Хочешь, пришлю тебе?

Сообщи мне адрес Лидочки. Она мне перестала писать. Думаю, она боится, что произвела меня в дедушки^*. Ничего. Я теперь стал кроток и покорен судьбе. У мерина характер всегда лучше, чем у жеребца.

^*(У Лидии Александровны, дочери Куприна, 4 февраля 1924 года родился сын Алеша.)

Целую твои руки. Прости, что впопыхах написал и глупости. Спешу. Чрезвычайно рад буду твоим письмам, как и всегда им радовался. Опиши свою жизнь.

Письма Лидии очень хороши. Неужели и ее судьба вынесет, как когда-то меня. Дай-то бог. Поклон Николаю Ивановичу. Лиза тебя целует.

Твой Саша.

"В эмиграции к Александру Ивановичу относились и со вниманием и с уважением, - писала мне В. И. Бунина из Парижа 4 октября 1960 года. - Он был совершенно другой, чем в России: тихий, ласковый и благостный. Тот, кто не знал его в России, и не представлял его. Его любили и большинство читателей ценили.

...Они сильно нуждались. Лизи не умела быть расчетливой. Заходили к ним из писателей: Борис Лазаревский, Алексей Толстой, Рощин, Иван Алексеевич, может быть, Тэффи, а больше бывали у них борцы и разные собутыльники...

Александр Иванович всегда с Буниным восхищался Вашим умом, читали вместе Ваши письма, а Елизавета Морицевна всегда передо мной оправдывалась, ссылаясь на Батюшкова, что он уверил ее, что она "должна спасти великого человека. И если почетно быть сестрой милосердия на войне, то в тысячу раз почетнее ухаживать за великим человеком". И надо сказать, что она так и относилась и так вела себя по отношению него. Он называл ее "укротительницей строптивого".

Мне кажется, в подсознании Александра Ивановича клубились такие чувства, о которых мало кто имел представление...

Каким уехал Александр Иванович из Парижа, я знаю... Он уже не узнавал сразу, не узнал даже и меня, когда я в последний раз была у них, и только, когда ему Лизи, так я звала ее, несколько раз повторила: "Это Верочка! Разве ты не узнаешь",-то он вспомнил, и тогда уже мы разговаривали. Не узнал он на улице и Ивана Алексеевича, который об этой встрече писал^*. Перед самым их отъездом я у них не была. Они держали это в большой тайне, в которую была посвящена одна лишь их близкая знакомая. По слухам, очень хотела этого отъезда Киса^**, уверившая их, что она тоже в скором времени туда поедет..."

^*(И. А. Бунин писал в 1938 году: "Но всему есть предел, настал конец и редким силам моего друга: года три назад, приехав с юга, я как-то встретил его на улице и внутренне ахнул: ни следа не осталось от прежнего Куприна! Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся такой худенький, слабенький, что казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, что у меня слезы навернулись на глазах" (Альманах "Охотничьи просторы", № 11, М. 1958, стр. 11).

О встрече с Куприным в Париже рассказал В. Л. Андреев, сын писателя Леонида Андреева: "Я встретил его последний раз в Париже незадолго до того, как Александру Ивановичу удалось вернуться в СССР. Он шел мне навстречу по улице-больной, небрежно и бедно одетый, по-стариковски шаркая ногами в каких-то домашних шлепанцах. Он посмотрел на меня, стараясь припомнить, кто перед ним. Но не смог. Я напомнил. "Да-да, - как-то жалко улыбнувшись, ответил он. - Не найдется ли у вас пяти франков?" ("Московская правда" от 16 декабря 1962 года).)

^**(Ксения Александровна Куприна.)

Мне передавали (не помню сейчас кто), что Куприных провожал из Парижа только один человек - жена поэта Саши Черного, Мария Ивановна Гликберг.