С Фритьофом Нансеном по Армении

Существуют подробные описания замечательных путешествий Фритьофа Нансена, создавших ему мировую славу. Его открытия по своему значению приравниваются к научным подвигам таких великих исследователей земного шара, как Пржевальский и Стэнли.

С полным основанием можно сказать, что Нансен открыл человечеству Северный Ледовитый океан. Он совершил поразительно смелую экспедицию через ледяную шапку Гренландии, много месяцев посвятил изучению природных богатств Сибири и Дальнего Востока.

Но не только в этом заслуга знаменитого норвежца.

После мировой войны 1914-1918 годов он первый заявил о необходимости в кратчайший срок вернуть на родину к родным очагам военнопленных, которых насчитывались сотни тысяч, и сам участвовал в этой сложной работе, потребовавшей огромной настойчивости и дипломатического таланта.

Спустя несколько лет Нансен с такой же твердостью поднял в Лиге наций вопрос о возвращении на родину многих тысяч армян-беженцев, спасшихся от уничтожения во время турецкой резни в 1916 году. Для непосредственного ознакомления с этим делом он предпринял еще одно путешествие - в Северную Армению.

Сопровождая его в качестве журналиста, я в течение двух недель имел возможность ежедпевпо встречаться и беседовать с человеком редкой душевной красоты и восхитительного мужества, про которого известный мореплаватель X. Свердруп сказал: "Нансен был велик как полярный исследователь, более велик как ученый и еще более велик как человек".

Мои воспоминания около сорока лет тому назад были опубликованы в виде беглых газетных корреспонденций. Сейчас я излагаю их подробней в надежде, что они помогут дополнить литературный портрет подлинного и бескорыстного друга Страны Советов, в трудную минуту поддержавшего молодую социалистическую республику не только морально, но и огромными запасами продовольствия в голодный 1921 год (в этом году на наше Поволжье обрушилась страшная засуха).

Большую часть полученной им Нобелевской премии мира он отдал на устройство первых советских опытных сельскохозяйственных станций.

Сейчас, когда весь мир с напряженным вниманием следит за событиями, связанными с распадом колониальной системы и с борьбой за мир, мне кажется - вполне своевременно познакомить советских читателей с одним из эпизодов благородной деятельности Фритьофа Нансена, всю жизнь боровшегося за национальную свободу, за прекращение войн и за полное разоружение.

В Закавказье Фритьоф Нансен приехал летом 1925 года.

Перед этим он выступил в Лиге наций с заявлением о том, что необходимо помочь Советской республике оросить безводные пространства в Армении, превратить их в цветущие сады и нивы и поселить здесь десятки тысяч беженцев-армян, живущих на чужбине.

Лига наций - международная организация, созданная после первой мировой войны,- была призвана изыскивать способы для мирного сожительства всех народов и ликвидации ужасных последствий мировой бойни, затеянной империалистами. Так было написано на ее знамени. Но в Лиге наций хозяйничали империалисты, хищники капитала, к тому же ненавидящие Страну Советов. Поэтому все ее человеколюбивые намерения оказались насквозь лицемерными и лживыми.

Прямо отказать Нансену было неудобно и поэтому решили оттянуть время. Создали комиссию во главе с Нансеном и поручили ей съездить в Закавказье, посмотреть - имеются ли там возможности для оказания помощи обездоленным людям?

Редакция закавказской газеты "Заря Востока" дала мне задание - всюду сопровождать эту комиссию.

10 июля 1925 года океанский пароход доставил Нансена и его спутников в Батум. С ним вместе приехали эксперты: английский инженер, специалист по гидротехническим сооружениям К. Дюпон, французский ботаник Г. Карль, итальянский инженер Пио Лео Савио и секретарь комиссии, капитан норвежской армии Квислинг^*.

^* (Спустя много лет, во время второй мировой войны, этот самый Видкун Квислинг, уже в чине майора, стал лакеем Гитлера, предателем норвежского народа, ярым фашистом. Его фамилия стала нарицательной.)

Высокая фигура Нансена показалась на пристани, и его вышли приветствовать представители закавказского правительства.

Знаменитый гость был в помятом бумажном пиджаке. Отложной воротник светлой рубашки был стянут узеньким галстуком, небрежно спадающим вниз. Из-под широкополой серой шляпы с вмятой тульей вылезали седые волосы. Но когда Нансен снял шляпу, все увидели большой, круглый, голый и выпуклый черев с высоким лбом, круто опускающимся к глазницам. От подстриженных желтоватых усов к едва заметной бородке под нижней губой шли две глубокие морщины. Вместе с вертикальными складками на переносице и крупным носом с широкими ноздрями они придавали длинному лицу мужественное и суровое выражение.

Здороваясь, Нансен так энергично протягивал длинную руку, словно собирался нанести удар. Кисть его руки с узловатыми пальцами была красная и широкая, как у матроса.

Один из приехавших, увидав в моих руках блокнот и карандаш, отвел меня в сторону и, очевидно думая застать врасплох, начал задавать вопросы на ломаном русском языке:

- Сообщите в двух словах - как у вас тут на Кавказе, все ли спокойно?

Я сказал, что не понимаю этого вопроса.

- Ну, чего там скрывать! - мотнул он головой с рыжей спутанной шевелюрой, а на его широком лице в веснушках появилось нетерпеливое выражение, как у человека, привыкшего командовать. - Вся Европа знает о том, что Грузия только что пережила кровавое восстание против большевиков!

- В настоящее время,- сказал я на это,- все Закавказье, в том числе и Грузия, охвачены не восстанием, а напряженным строительством. И вы в этом скоро убедитесь.

- Посмотрим, посмотрим,- пробормотал рыжий. Тогда я, в свою очередь, задал ему вопрос:

- Как же вы не побоялись ехать в страну, где могут встретиться опасности?

- А что вы поделаете с этим человеком! - воскликнул мой собеседник, протягивая руку в ту сторону, где возвышалась фигура Нансена.- Его всегда тянет туда, где опасность!.. Ну, ладно, я вижу, что вас отлично вымуштровали!.. А вот не будете ли вы любезны дополнить некоторые сведения...

И, вынув из кармана толстую книжку "Путеводитель по Закавказью", изданную в Лондоне в 1924 году, он начал ее перелистывать.

В это время к нам подошел Нансен, прислушался, о чем мы говорим, и вдруг быстрым движением взял из рук у рыжего путеводитель, захлопнул его и сказал, улыбаясь:

- Ну, к чему это, капитан? Зачем смотреть на отражение в кривом зеркале, когда скоро перед нами будет сам оригинал?

По дороге в гостиницу я узнал от человека, которого Нансен назвал капитаном, что он действительно офицер, а в настоящее время - секретарь комиссии и что фамилия его Квислинг.

После завтрака мы на автомобилях отправились в знаменитый Батумский ботанический сад, созданный выдающимся русским ботаником А. Н. Красновым. Долго осматривали замечательное собрание растений, привезенных сюда со всех частей света. Нансена больше всего заинтересовал "японский уголок".

Я уже был знаком с этой причудливой коллекцией карликов и относился к ней как к своего рода курьезу. "Можно ли, - думал я,- серьезно говорить о научном значении столетней сосны высотой в четверть метра или бамбука толщиной со стебель пшеницы? Богатые китаянки с младенчества забинтовывают ноги, которые до старости сохраняют крошечные размеры. Но ведь это же уродство!"

Что-то в этом роде я и сказал Нансену, когда мы сидели с ним около игрушечного мостика, перекинутого через "реку" шириной в две ладони.

Светлые усы Нансена вздрогнули. Это он улыбнулся.

- В данном случае меня удивляют и радуют не столько растения, сколько люди, которые их вывели,- сказал доктор.- Люди, сумевшие накопить столько знаний и проявить столько терпения, чтобы так властно переделывать природу...

Если,- добавил он, немного помолчав,- если человек научился нормальное превращать в очень маленькое, значит, он сможет и маленькое превращать в огромное... Например, землянику в плод величиной с дыню!

И Нансен лукаво подмигнул мне.

Мы тогда еще ничего не знали о мичуринских опытах. Идеи преобразования природы в то время мало кого занимали.

Все помыслы советских людей были направлены в сторону разрешения первоочередной задачи - как получить от природы хотя бы то, что она может дать нормальным порядком.

Только потом, несколько лет спустя, я оценил способность Нансена глядеть далеко вперед. Когда он сидел в "японском уголке", мысли его касались не столько преобразования растений, сколько преобразования самих преобразователей, то есть людей, вооруженных передовой наукой и всепобеждающим трудолюбием.

Первый раз я видел Ф. Нансена в 1921 году. Он выступал перед депутатами Московского Совета. Я сидел в ложе журналистов, перед самой трибуной.

Этому появлению знаменитого путешественника в России предшествовали следующие обстоятельства.

После окончания первой мировой войны и создания Лиги наций ему было поручено заняться военнопленными, и он, как я уже упоминал, помог быстрому возвращению на родину полумиллиона русских солдат и офицеров.

В августе 1921 года Нансен в Москве подписал соглашение, и спустя месяц им были уже отправлены в Россию первые поезда с хлебом.

IX Всероссийский съезд Советов постановил - выдать ему грамоту такого содержания:

"Гражданин Ф. Нансен! Ознакомившись с Вашими благородными усилиями снасти гибнущих крестьян Поволжья, IX Всероссийский съезд Советов выражает Вам глубочайшую признательность от имени миллионов трудящегося населения РСФСР. Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробивавшего путь через вечные льды мертвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран".

Московский представительный орган власти трудящихся - Моссовет - избрал его почетным депутатом.

Нансен стоял на трибуне как чистая совесть лучших людей зарубежного мира. Его тихий голос звучал ясно и четко.

- Я только выполнил свой долг, спасая от смерти голодающих,- сказал он,- так же, как русские только выполняют свой долг перед историей, провозглашая труд основой человеческого существования.

Нансен говорил по-английски, с большими паузами, опустив веки. Сидя шагах в двадцати от него, я видел, что он волнуется, понимая ответственность своего положения.

Нансен понимал, что в эти минуты за него голосуют не только депутаты Моссовета, но и все двухсотмиллионное население загадочной страны, о которой спустя два года он писал в одной французской газете:

"Русский народ имеет большую будущность. В жизни Европы ему предстоит выполнить великую задачу... Россия в не слишком отдаленном будущем принесет Европе не только материальное спасение, но и духовное обновление".

- Я не знаю, окажусь ли достойным этого почетного звания,- продолжал говорить Нансен, стоя за трибуной Моссовета, - но я постараюсь, хотя бы в малой степени, оправдать его... Триста лет тому назад мой предок, северный мореплаватель Ганс Нансен из Фленсборна, побывал на Печоре, ездил по городам России и по поручению русского правительства исследовал побережье Белого моря. Мне ли, его потомку, отказываться от помощи трудовому народу страны, у которой такое великое будущее?

Такими словами закончил Нансен свое короткое выступление и медленно обвел переполненный и притихший зал взглядом старых, но еще зорких глаз. Из-под нависших седых бровей они смотрели строго и вместе с тем смущенно...

Словно устав от волнения, произнеся последнее слово, он тяжело опустился в кресло, склонил голову с большим куполообразным черепом и принялся что-то рисовать на листе бумаги. Это был особый вид проявления застенчивости.

Потом, в Закавказье, близко наблюдая Нансена, я не раз видел, как он густо краснел и отворачивался, если ему начинали говорить, что он - великий человек...

Когда мы ехали по железной дороге из Батума в Тифлис, Нансен то и дело подходил к окну и подолгу смотрел на несущиеся мимо пейзажи Рионской долины. Видно было, что они вызывают у него досаду и недоумение.

- Наверное, у здешних крестьян очень много свободной земли? - спросил он у меня.

- Наоборот, - ответил я, - здесь жестокое малоземелье.

- Тогда я не понимаю, как же можно оставлять такие огромные площади под этим дурацким папоротником! - воскликнул знаменитый путешественник.- Ведь здесь имеется все для того, чтобы возделывать ценнейшие культуры - вода, прекрасная земля, благодатный климат!.. А крестьяне занимают свои участки кукурузой, и притом очень плохой!

Пришлось объяснить, что все это - живая иллюстрация последствий колониальной политики самодержавия.

Нансен слушал, качал головой и потом еще много раз подводил к окну членов комиссии и с возмущением говорил, как будто перед ним был его личный враг:

- Нет, вы посмотрите на этот папоротник!.. Если здесь начать разводить верблюдов, то даже эти неприхотливые животные подохнут с голоду, потому что папоротник не ест ни одно животное. Он годится только как убежище для шакалов и малярии!.. А какое драгоценное хозяйство можно было бы здесь создать, если применить ирригацию, использовать воды Риона как движущую силу!

В Тифлисе членов комиссии Нансена пригласили посетить строительство ЗАГЭС. Инженеры провели их по всей трассе канала, познакомили с общей схемой постройки.

Внизу среди стройной путаницы стропил, опалубки, вышек и щитов велись основные работы по перекрытию реки. Здесь крутилась и рычала почерневшая от злости Кура, зажатая в бетонные тиски.

Слышались тревожные удары колокола, рабочие разбегались в разные стороны, и воздух оглашал могучий удар взрыва, возвращаемый обратно тысячами эхо. Рвали каменный берег, чтобы расчистить место для генераторной станции. Куски голубого базальта с визгом взлетали к небу, а потом грузно падали в желтую стремнину реки, поднимая столбы мутных брызг.

Члены комиссии так увлеклись этим зрелищем, что не заметили исчезновения Нансена.

Оглядевшись по сторонам, я увидел вдали его высокую фигуру в сером костюме. Он широко шагал среди глыб кутаисского гранита, привезенного для облицовки плотины.

Услышав крики, Нансен на секунду задержался, но потом махнул рукой в сторону храма Мцыри, венчающего гору, и снова зашагал дальше.

Я пустился его догонять.

Извилистая тропинка довела нас до середины горы. ЗАГЭС уже казалась кучкой карточных домиков, когда Нансен, 62-летний старик, неутомимый и стройный, как юноша, остановился около озера, похожего на голубое блюдечко,- ему нужно было щелкнуть "кодаком".

У монастыря нас встретил Илларион^*.

^* (См. очерк о Есенине.)

Мы очутились под мрачными сводами храма, собранного из огромных обтесанных камней, для которых, казалось, не существовали законы разрушения. Купол, лишенный верхнего света, представлялся бездонным. К нему, пропадая во мраке, устремлялись прямые стены, расписанные узорами старинных фресок и плесени.

Посреди храма неуклюжей громадой возвышался жертвенник солнцепоклонников, построенный еще задолго до того, как здесь появился храм. В углублении капища теплилась тонкая восковая свеча, укрепленная перед крестом, закованным в чеканное серебро. По Преданию, с этим крестом в руках много сотен лет тому назад явилась сюда из Византии просветительница Нина, принесшая в Грузию, кроме греческого христианства, культуру и письменность.

Выйдя из храма, мы уселись на ступеньках колокольни. Страшный пес Иллариона, как старый друг, подошел к Нансену и положил ему на колени свою тяжелую голову.

Монах широко раскрыл глаза.

- Ва! - вырвалось у него. - Мой Лами еще ни к одному незнакомому человеку не подходил с таким доверием! Клянусь солнцем, у этого человека большая и светлая душа! Собаки это чувствуют лучше, чем люди!

Я в нескольких словах объяснил ему, кто такой этот человек и зачем он приехал на Кавказ.

- Да, да,- растроганно бормотал монах.- Как мало на свете таких хороших людей! Дай бог ему благополучно завершить свое благое дело! Наша страна так нуждается в воде!..

Мы выпили по стакану холодного светлого вина из глиняного кувшина, врытого в землю, и стали обмениваться случайными фразами.

- Не тот ли это монастырь, о котором так поэтично рассказывается в одной из поэм Лермонтова? - спросил у меня Нансен и, получив утвердительный ответ, попросил что-нибудь прочесть по-русски из "Мцыри". Я продекламировал:

  Не много лет тому назад,
  Там, где сливался шумят,
  Обнявшись будто две сестры,
  Струп Арагвы и Куры,
  Был монастырь...

Белоусый старик в серой широкополой шляпе слушал меня и одобрительно качал головой. Его добрые голубые глаза светились от удовольствия. Он сказал, что знает много русских слов, почти все понимает, а Лермонтова считает одним из лучших в мире поэтов за его мужественный стих, который очень хорошо звучит по-норвежски.

Заговорив о мужестве, мы вспомнили человека непоколебимой отваги и стойкости - Амундсена, земляка и друга Нансена, который как раз в это время приближался к Южному полюсу со своей экспедицией. О ном давно уже не было сведений, и это тревожило весь мир.

- Я спокоен за него,- сказал Нансен, - Это очень опытный, осторожный и предусмотрительный человек. Он хорошо подготовился и, конечно, будет на полюсе...

Но все-таки, по словам Нансена, при исследовании полярных стран пора отказаться от собак и саней, пора начать применять большие дирижабли, приспособленные для посадки на лед.

- Доктор,- сказал я,- вам уже немало лет, и вы прожили жизнь, полную тяжелых испытаний. Скажите, пожалуйста, чему следует приписать ваше отличное здоровье, выносливость и всегда ровное, жизнерадостное настроение, о котором мне говорили ваши спутники?

- Я много работаю,- ответил на это Нансен.- Постоянная работа, физическая и умственная, спасает от неприятных мыслей, которые больше всего подтачивают организм, действуя через нервную систему. Кроме того, я всю жизнь занимаюсь пятью видами спорта: лыжи, коньки, охота, гребной спорт и яхта... Когда мне было семнадцать, я стал чемпионом Норвегии по конькам в беге на длинные дистанции, а спустя год взял мировой рекорд спринтера на дистанции в одну милю. Не раз выходил победителем па лыжных кроссах...

Я обратил внимание на то, что Нансен говорил о своих спортивных победах просто и скромно.

Дальше я узнал от Нансена, что увлечение спортом никогда не мешало его научным занятиям. Когда ему исполнилось 22 года, он получил степень доктора биологических наук, написал книгу о беспозвоночных.

- А что вы скажете про ежедневный режим? - спросил я.

- Фестина ленте! - латинской пословицей ответил мне великий путешественник.- Спешите медленно!.. А кроме того, не ленитесь каждое утро принимать холодный душ, не кутайтесь без особой нужды и строго следите за ровным дыханием при любой обстановке... Вот, кажется, и все, что нужно для здоровья.

Сказав это, Нансен одним быстрым и гибким движением поднялся с места.

Когда мы спускались с горы, Нансен на ходу швырял камешки, размахивал в воздухе шляпой, и на лице у него было что-то мальчишеское, озорное.

В Тифлисе Нансен знакомился с планами работ по орошению всего Закавказья - Грузии, Армении и Азербайджана.

В то время существовали только старые оросительные системы, очень несовершенные и запущенные. Огромные пространства земли, годные для земледелия, оставались без воды и представляли собой выжженные солнцем пустыни.

Уже существовало учреждение, называемое "Закводхоз", во главе которого стоял большевик Багдатьев. Беседуя с Нансеном, он рисовал ему будущее страны, когда она дружными усилиями всех народов покроется густой сетью оросительных каналов и до сказочных пределов поднимется благосостояние республик.

Он показал письмо Ленина кавказским товарищам, в котором говорилось об орошении богатого края. Нансен попросил снять для него копию этого письма, что и было немедленно сделано.

Спустя пять дней пребывания в Тифлисе, во время которых Нансен аккуратно каждое утро ездил на Майдан принимать горячие серные ванны, поздно вечером мы выехали в Армению.

Нужно было перевалить через горный хребет Малого Кавказа.

Паровоз двигался очень медленно, плевался, тяжко вздыхал и дергал вагоны, с превеликим трудом втаскивая наверх небольшой состав.

Проехали город Шулаверы, в котором родился Степан Шаумян. Нансен слыхал про него и попросил меня сообщить подробности из биографии этого мужественного большевика.

Когда мы проезжали мимо алевердских медных заводов, ему захотелось узнать - где еще в Закавказье имеются медные разработки. Я ответил: "В Армении, в Зангезуре".

- Да, да, Кафан! - вспомнил он.

Оказывается, кто-то из его знакомых французов работал в Зангезуре на кафанских рудниках.

Уже из предыдущих бесед я убедился в том, что у него целая куча сведений об истории, народах, флоре и фауне Закавказья. Он много читал об этой стране и сумел сделать некоторые серьезные выводы. Ему уже знакома была идея "Севанского каскада", которому предстояло преобразить хозяйство Армении. Он также высказал мысль, что южный прикаспийский Азербайджан с его литеритными почвами должен развиваться как район влажных субтропиков и там место для чайной культуры. Это вполне совпадало с планами советских хозяйственных органов...

Когда стало светать, наш паровоз, собрав последние силы, ринулся в кромешный четырехкилометровый Джаджурский тоннель, победоносно одолел самую высокую точку перевала и с ликующим ревом выскочил наружу, навстречу новому дню, навстречу уже проснувшемуся Ленинакану.

Население этого города, с обычной для него чуткостью и экзальтацией пожертвовав самым сладким сном на заре, вышло к станции приветствовать Фритьофа Нансена.

Он вышел на перрон и, пока паровоз набирал воду, подошел к группе черноглазых пионеров и стал расспрашивать их - о школе, о том, как организованы пионерские отряды, какой у них самый любимый спорт...

Вдруг обратился к одной из девочек:

- А почему у тебя в ушах грязно? Это нехорошо! Надо приучать себя к чистоте!

Девочка густо покраснела и отошла в сторону.

Неожиданно из толпы пионеров выскочил бойкий, тонконогий, курчавый, как барашек, мальчуган и затараторил с обидой в голосе:

- Вот вы говорите - мыться! Чтобы мы не жалели воды и мылись несколько раз в день! Вам хорошо так говорить! А если бы вы жили здесь у нас, вы бы, может быть, и одного раза в день не мылись! Вот что я вам скажу!

На лице у Нансена выразилось крайнее удивление.

- Как так? Разве у вас нет роки, озера, колодцев, источников?

- Ничего у нас нет! - хором закричали девочки.- К нам воду возят за пятнадцать километров в бочках из буйволиной шкуры! Мы каждую каплю бережем, потому что не хватает даже для питья!

Подошли две учительницы. Они сказали:

- Наш район очень страдает от недостатка воды. Гибнут поля, сады и виноградники. Дождевая вода быстро портится, мы пьем ее, и многие заболевают...

У женщин горели глаза. Пламенная речь текла бурным потоком:

- Пусть помогут нам добыть воду, и тогда наши дети всегда будут чистые, чище всех, и мы никогда не забудем этого!

- Никогда! - кричали дети, и кто-то уже надевал на "дедушку Нансена" красный пионерский галстук.

А "дедушка" стоял, обескураженный, молча разводил руками и бормотал;

- Ах, если бы я был богом!

Два ослепительно-белых горба прозрачного Арагаца видели эту трогательную встречу. Легкое, как пушинка, облачко оторвалось от одной из вершин этой величественной горы, поплыло навстречу другому, но не успело с ним обняться - растаяло.

...И снова пошли станция за станцией. Многие из них представляли собой грустные развалины - свидетели недавно прокатившейся по этой стране гражданской войны и нашествия турок.

После турецких зверств в 1921 году в Армении осталось около тридцати тысяч сирот. Из двух миллионов армян, живших в Турции, половина была уничтожена, а остальные бежали в разные страны и влачили жалкое существование.

Я стоял у окна, рядом с Нансеном. Недалеко от железнодорожного пути на обугленном пепелище крестьянского домика стоял полуголый мальчик и махал ручонкой, провожая несущийся поезд.

Как хорошо, что во всем мире дети приветствуют поезда в их стремительном беге!

"Ширак - житница Армении!"

Так с древних времен говорили об этой огромной равнине, на которой когда-то зеленели поля, созревала знаменитая шыракская пшеница.

Потом люди, занятые кровавыми раздорами, запустили хлебопашество, оросительные каналы занесло песком, мирабы перестали следить за тем, чтобы в полосу дождей в больших водоемах накапливалась влага.

Ширак заглох. Угроза голода нависла над этим когда-то плодородным краем. Солнце выжгло сады и виноградники. Поля превратились в голую пустыню, исполосованную трещинами.

Но ведь тут же, неподалеку, за горным хребтом, кипел и извивался среди камней веселый Ахурьян-Арпачай, бесполезно унося свои воды в море.

Люди долго точили гору, как червь точит древесину. Они пронизали ее тонкой ниткой тоннеля. И завтра Ахурьян через этот тоннель выльет воду на Ширакскую долину.

Полтора месяца не было дождей. Земля изнемогала от засухи. Завтра она получит воду, только не от неба, а от тех людей, которые год тому назад спустились в ущелье и вспугнули орлов взрывами динамита.

Так объявил исполком.

Вчера с утра и до ночи по улицам Ленинакана ходили горластые глашатаи и хриплыми голосами оповещали всех о радостном событии: завтра Ахурьян пройдет через гору и растечется по всей долине. Пшеница вырастет густая, колос у нее будет тяжелый. Ширак снова станет житницей Армении!..

В городе с балконов спущены самые красивые ковры. Фаэтоны извозчиков украшены цветными бантиками, гирляндами и вертушками из разноцветной бумаги. На рогах у степных буйволов красные ленты. На смуглых лицах жителей - живая радость и вера.

Когда еще только начинало светать - пролетками, фаэтонами, автомашинами, на волах, верхом на пылких карабахских жеребцах, пешком, с грудными детьми, с подушками и жаровнями, с бубнами, с кларнетами и с бурдюками вина за спиной, не выспавшиеся, возбужденные,- тронулись ленинаканцы к тому месту, где пролегала трасса оросительной системы.

Тысячи сирот с красными знаменами шли по дороге, чтобы приветствовать представителей братских народов Советского Союза, поставивших целью - вернуть благосостояние и радость мирного труда обнищавшей, разграбленной Армении.

Город опустел.

В ущелье гремел и бился Ахурьян. Наступил последний день его свободы. Через несколько часов трудолюбивые и мудрые люди запрут его бирюзовые воды в гранитные стены, толкнут в тесный проход двухкилометрового тоннеля, а затем прикажут течь по равнине, забыв свою прыть и ярость.

Голубоватые скалы, складками опускающиеся к реке, были усыпаны людьми. Около плотины невозможно было пробраться через плотно сбившуюся толпу. Перед трибуной па камнях сидели почетные гости.

Председатель Закавказского Центрального Исполнительного Комитета товарищ Филипп Махарадзе сидел рядом с Фритьофом Нансеном. Рядом, как столб, вытянулась корреспондентка американского газетного треста в огромных роговых очках. А дальше оживленной группой разместились "именинники" - инженеры, водхозы, водначи, водснабы, гидрологи, гидротехники, многие из которых приехали сюда работать из России, с Северного Кавказа, с Украины, с берегов великих сибирских рек...

Мелькнул флажок в руках распорядителя, опустились щиты плотины, и скоро на том месте, где еще минуту назад сновали люди, появились ручейки, потом они слились и постепенно превратились в обширное озеро, достигающее краев плотины.

И вдруг - столб дыма, пронизанный огнем, страшный удар взрыва, бойкий горох ружейных выстрелов, рассыпавшийся по гулкому ущелью, торжественный "Интернационал" духового оркестра и шум рукоплесканий.

Махарадзе вертит рукоятку подъемных винтов. Ему помогает Нансен, который изо всех сил нажимает на штурвал своими большими руками...

Вода через взорванную перемычку, бурля и крутясь, хлынула в тоннель.

Она оросит 15 тысяч гектаров плодородной земли, которая будет ежегодно давать два миллиона пудов хлеба!

Начались речи. Взял слово и Нансен.

Он сказал, что вода вместе с другими благами жизни делает людей счастливыми. И надо стремиться к тому, чтобы на земле не было ни одной нивы, ни одного виноградника или сада, который испытывал бы нужду в воде. Тогда люди будут счастливы и могущественны, тогда умрет зависть и расцветет мир.

Митинг кончился.

Нансен выразил желание посмотреть, как население встретило воду на трассе канала. Для этого нужно было спешить, и он согласился перебраться через гору прямиком.

Нам дали двух животных - осла и лошадь. Других средств для передвижения по горной тропе не оказалось. Нансен заявил, что он никогда еще не ездил на осле и наотрез отказался от лошади.

И мы стали подниматься к вершине. Доктор ехал впереди и был похож па Дон-Кихота, поменявшегося местом с Санчо Пансой. Я себя чувствовал слугой рыцаря из Ла-Манча, взмостившимся на спину Россинанта.

Люди, наблюдавшие нас, не могли удержаться от улыбки. Но - таково было желание великого путешественника...

Спустя полчаса на другом конце Ширакской равнины, далеко от громких салютов и речей, мы наблюдали торжество иного характера.

У края еще сухой, недавно вырытой канавы сидела большая группа крестьян. Они пришли сюда еще на рассвете. Около женщин стояли колыбельки, в которых лежали смуглые ребятишки. Другие женщины тянули тонкую пить из белоснежной шерсти, взятой под мышку, накручивая ее на веретено, висящее у ноги. Мужчины попыхивали маленькими трубочками, то и дело посматривая в ту сторону, откуда должна была прийти вода.

И вдруг совершенно неожиданно, гоня перед собой сор и пыль,

в канаву с шорохом подкралась вода, арапчайская вода!

Все вскочили на ноги и как зачарованные стали смотреть на нее. Послышались радостные возгласы, запищали ребятишки, женщины побросали веретена и на корточках присели у края канавы, не веря своим глазам.

Какой-то старик с веселым отчаяньем в глазах сорвал с головы баранью шапку и швырнул ее в несущийся поток. Это послужило сигналом - в канаву полетели шапки, кепки, кожаные лапти, платки, ожерелья...

А когда восторг достиг совершенно невыносимого предела, ребята, на бегу сбрасывая с себя одежду, словно испуганные лягушки, стали плюхаться в мутную воду, визжа, кувыркаясь и ныряя.

Нансен, широко расставив ноги, щелкал "кодаком". Но, наконец, и он не выдержал. Сорвал с головы шляпу, помахал ею над головой и, широко размахнувшись, что есть силы швырнул ее в воду, которая все бежала, и пела, и смеялась, неся с собой прохладное дыхание реки, убегая все вперед и вперед, ласково облизывая свою мать - истомленную жаждой землю...

Нам пришлось побывать и в тех районах Армении, где возрождалась хлопковая культура.

До сих пор у меня перед глазами картины труда хлопкоробов, который на две трети заполнен хлопотами о воде. Трудно ее добывать в стране, где длинное жаркое лето и солнце палит четырнадцать часов в сутки.

Мы ходили по улицам Еревана. Был знойный полдень.

Нансен подошел к киоску, думая выпить стакан сельтерской. Стоявший рядом пожилой армянин отвел нас в сторону и сказал:

- Сразу видно иностранцев!.. Ну, кто же в Ереване пьет сельтерскую воду?! Идемте, я угощу вас настоящим прохладительным напитком!

И он вдоволь напоил нас из влажного глиняного кувшина чудесной ключевой водой, чистой, как детские слезинки.

"Кырх-Булах" - Сорок источников, соединяясь в один поток, обильно питают ереванский водопровод. Вода, которую почел бы за счастье пить житель самой благоустроенной столицы, льется здесь напропалую. Целые каскады ее омывают улицы, ею орошают фруктовые сады, виноградники и огороды, ее на каждом шагу продают быстроглазые коричневые мальчишки, которые с утра до ночи оглушают прохожих певучими возгласами:

  Сар джур хмох -
  Сирд ховацнох!
  (Выпей холодной воды -
  Сердце успокоится!)

- Наешьтесь до отвала, выпейте стакан нашей воды, и вы второй раз сядете обедать! - говорят про эту воду ереванцы.

И в самом деле - ее глотаешь как холодный, бодрящий горный воздух. Она утоляет жажду, не отягчая желудок, она освежает человека, вливая в него необыкновенную легкость и силу.

Каждый день, на рассвете, по канавкам, проложенным через весь город, с шумом несутся потоки этой воды. Ею окатывают пыльные улицы, зашарканные тротуары и ноги прохожих. Целый час город плескается в воде, а потом выходит навстречу новому дню - свежий, чистый, румяный.

Использованная вода течет дальше, за город, через бесконечные фруктовые сады, где она утоляет жажду персиковых и абрикосовых деревьев. Недаром нет на свете лучше ереванских персиков.

А ночью, когда весь город спит, к подъезду одного дома, словно заговорщики, стекаются люди и исчезают в дверях.

В окнах второго этажа вспыхивает яркий свет. Произносятся вдохновенные речи, перемежающиеся деловыми справками, цифрами, предложениями. На столе раскладываются мягко шуршащие карты, бегают карандаши по блокнотам, вспыхивают и гаснут искорки спора...

Утром вся эта компания на грохочущих автомобилях вылетает из города, еще не продравшего глаза, навстречу выжженным степям, которые надо во что бы то ни стало снабдить водой.

Впереди, в одной машине с председателем Совнаркома едет новоявленный "джур-ворсох" - охотник за водой, мечтатель и человеколюбец Фритьоф Нансен.

...В один из таких бодрых рассветов мы с Нансеном решили совершить прогулку в сторону Араратской равнины.

Конечно, нас сопровождал капитан Квислинг, который, как я заметил, старался всюду следовать за доктором и прислушиваться к каждой произнесенной им фразе.

Проехав большое пространство, покрытое возделанными полями, мы остановились около обрывистого холма, у подножия которого бил из каменной расселины холодный источник.

Шофер по имени Нерсес выскочил из кабины, подбежал к источнику, сорвал с головы замасленную кепку, упал животом на землю, прильнул губами к клубящейся влаге и целую минуту не мог оторваться.

А потом, как ягненок, уставший сосать свою матку, вскочил на крепкие ноги и протрубил, подняв голову к небу, вкусно вытирая губы и поглаживая живот кругообразными движениями ладони:

- У-у-у-ххха-ай!!

Это был традиционный в Армении возглас человека, напившегося из источника.

Еще раз отведав воды, Нерсес разлегся на траве, в тени дикого персика, и рассказал нам замысловатую сказку про могучего чародея, хозяина всех рек, источников и горных потоков, по имени Ухай.

Ухай - это маленький человечек зеленого цвета, обладающий, так же как и вода, способностью быстро перевоплощаться.

- Подошел к источнику крестьянин, простой человек,- рассказывал Нерсес,- и с ним был его сын, молодой еще, вроде меня... Напились они воды, сын погладил себя по животу и сказал от удовольствия: "Ух-хай!" И сейчас же из воды показался зеленый человечек. "Вы меня звали?" - спрашивает. Крестьянин испугался и говорит: "Вот у меня сын, такой бездельник, ничего не умеет. Научи его чему-нибудь хорошему!" - "Ладно,- сказал Ухай,- оставь его мне, а через год приходи..." Прошел год, явился крестьянин к источнику, а Ухай не отдает ему сына. Вернулся крестьянин домой, плачет. Вдруг кто-то стукнул у порога. Смотрит - красивый конь. Весело заржал, ударил копытом и превратился в сына. Это Ухай научил его превращаться во что угодно. Решил сын жениться на любимой девушке, а денег на свадьбу нет. Он говорит отцу: "Я превращусь в лошадь, продай меня на базаре, только уздечку ни за какие деньги не продавай!" Так и сделали. Но отец был жадный человек и уздечку продал вместе с конем. Покупателем был сам Ухай, превратившийся в барышника. И хотел убить парня за то, что тот убежал от него. Конь превратился в воробья, и осталась у барышника одна уздечка в руке. Тогда Ухай принял вид сокола, полетел за воробьем и уже настиг его у застрехи на крыше дома, где жила невеста. Воробей через трубу яблоком упал на стол, за которым сидела и шила девушка. Ухай стал ашугом, вошел в дом, стал петь, разжалобил девушку и попросил у нее яблоко, чтобы съесть. Яблоко сейчас же превратилось в иголку и вкололось в платье на груди, у самого сердца девушки. Ашуг превратился в нитку и вделся в иголку. Невесте стало больно от укола иголки, она вскочила и закричала: "Мне и без этого больно на сердце!" - и бросила иголку в огонь. Нитка сгорела, а из очага вышел жених и обнял свою невесту... Вот и вся сказка!

Кончив, Нерсес, как козлик, вскочил и побежал к машине, задавать ей воду.

Нансен задумался, держа карандаш над исписанным блокнотом.

- Какой поэтический народ! - сказал он наконец, пряча тетрадку в боковой карман.- В какую прелестную и фантастическую форму заключил он свои наивные представления о превращаемости водной стихии!

Через некоторое время доктор снова обратился к сказкам. Он вспомнил и о том, что в сказочном фольклоре почти всех народов участвует "вода мертвая" и "вода живая". "Водой живой" юноша обрызгивает красавицу царевну, которую навеки усыпил злобный дракон...

А я думал о том, что второй после солнца источник жизни на земле - вода. "Вода живая" извивами полноводных рек и прихотливыми очертаниями морских берегов пишет историю человечества.

На берегах Нила, Ганга, Волги, Янцзы, Евфрата и Средиземного моря выросли культуры, простершиеся на тысячелетия. И в это же время от высохших русел убежала великая Монголия, чтобы людскими потоками растечься по всей Евразии.

Все народы Закавказья чтут Георгия-змееборца, смутно догадываясь о реальной сущности этой седой легенды. Но вдумчивый историк видит за ней народного героя отдаленнейших времен, освободившего невесту - воду из-под власти дракона.

Крестьянин Грузии еще помнит старую легенду о крылатом драконе Гвелашапи, хозяине рек, воду из которых он разрешал брать только в обмен на непорочных дев. Зерно этой легенды преисполнено ядом жестокой старины.

Наша советская действительность, уничтожая одни легенды, создает новые.

Народ уже пишет сказания о том, как десятки тысяч новоявленных рыцарей всех племен, населяющих великую страну социализма, не в солнечных кольчугах и не копьями, а сложными и могучими механизмами сообща наносят последние удары дракону невежества. Воздвигая на быстрых реках мощные электростанции, прокладывая стокилометровые оросительные каналы, налаживая судоходство, они пробуждают от многовекового сна богатую страну.

На шестой день пребывания в Армении мы выехали из Еревана по Эчмиадзинскому шоссе в сторону Сардар-абадской степи.

Этот огромный кусок выжженной земли предназначался для орошения. Здесь правительство республики и специалисты, приехавшие с севера, наметили создание сплошного зеленого массива с нивами и виноградниками, с благоустроенными селениями, в которых предполагалось поселить много тысяч армян, рассеянных но всему свету, потерявших родину, больше всех пострадавших в урагане войн и межнациональной розни, которую разжигали империалисты^*.

^* (Вернувшись в Европу, Нансен настойчиво поддерживал этот план в Лиге наций, но, ничего не добившись, должен был отказаться от своего благородного намерения. Все работы по орошению Закавказья взяла на себя Советская власть и выполняла их в нужной мере без помощи иностранцев. Во всей Армении к 1958 г. общая площадь поливных земель увеличилась с 60 тыс. га (1923 г.) до 250 тыс. га.)

По пути в Сардар-абад мы проезжали селения - ряды неуклюжих коробок из камней и. глины. И все же здесь веяло благополучием.

По берегам каналов шли тенистые сады, аллеи из тополей, пшеничные поля и хлопковые плантации. На полях работали крестьяне с лицами открытыми, спокойными и уверенными. Около больших водоемов с запасами воды звонко перекликались дети. Гудели колесами водяные мельницы, покрытые мучной, вкусно пахнущей пылью.

Потом Нансен писал в одной из парижских газет: "Единственное место, где в настоящее время можно устроить армянских беженцев, это - Советская Армения. Здесь, где несколько лет тому назад царили разруха, нищета и голод, теперь, благодаря заботам Советского правительства, установлены мир и порядок и население в известной мере стало даже зажиточным".

...Мы миновали зеленеющие селения и скоро очутились на краю голой и ровной, как стол, пустыни. На ней жидкими клочками рос и топырился жесткий кустарник, выжженный солнцем бурьян, валялись камни.

Пустыня спала. Она видела тяжелые сны, и сквозь жаркую дрему ей представлялась одна только вода, вода, вода...

Слева около нас, как видение прошлого, возвышалась старинная крепость с большими круглыми башнями и бойницами, искрошенными временем. Кое-где на потолках и стенах еще сохранился торжественный орнамент.

От крепости шоссе, прямое как струпа, вело до самого Ахурьяна - прекрасное шоссе, почти не тронутое колесами. Кому придет в голову держать путь в эту страну уныния!

Да, я никогда не видел ничего более скучного и однообразного, чем эта Сардар-абадская степь.

Раскинувшись на сто с лишком тысяч гектаров, она лежала перед нами как предверие ада. Безмолвный простор, достигавший горизонта, курился желтой пылью, поднимаемой раскаленным ветром. Казалось, что сама земля стонет под жестокими лучами солнца и молит о влаге, обращая к небу свое высохшее чрево.

Мы остановились у обрывистого берега Ахурьяна.

Итальянец что-то вычеркивал у себя в блокноте, француз собирал растения и образцы почвы.

Нансен сидел на камне и рисовал нам картины будущей жизни в этой пустыне. Он, как ребенок, радовался смелому замыслу, а я думал, глядя на него:

"Какой восхитительный размах у этого необыкновенного человека! Какая ненасытная душа!.. Неустрашимый победитель ледяных просторов, он с такой же страстью и во имя тех же гуманных целей тратит сейчас свои силы и ученую фантазию на благородную задачу - поднять воду со дна глубокого ущелья, вздыбить своевольный Ахурьян, превратить пески в цветущий сад и возродить жизнь на этом кладбище природы!"

Нансен большим синим платком утирал пот с широкого и выпуклого лба, говорил и говорил, размахивал длинными руками, оглядывая всех нас глазами, в которых совершенно по-детски светилась неистребимая вера в торжество добра и науки.

Если бы знал тогда Фритьоф Нансен, что не пройдет и десяти-пятнадцати лет, как от этой пустыни не останется и следа. Через голое Сардар-абадское плато будет проложен большой оросительный канал (Октемберянский), и он превратит царство смерти в цветущий край. На плодороднейших вулканических почвах, каштановых и бурых черноземах, зазеленеют кудрявые виноградники, фруктовые сады и табачные плантации. Разовьется травосеяние, и колхозные стада будут снабжать всю республику вкусным и жирным молоком, душистыми сырами. Армения будет иметь собственный сахар, так как здесь откроются богатые возможности для выращивания сахарной свеклы.

Благодаря воде даже климат изменится в этой пустыне, и люди уже не будут изнывать от иссушающей жары, которая тысячи лет господствовала здесь в летние месяцы.

Десятки тысяч армян-беженцев со всех концов света приедут сюда, на возвращенную им родину, вольются в могучую семью советских народов и своим трудом прославят мир и дружбу, провозглашенные великой страной социализма.

Обратно в Ереван мы решили ехать поездом.

Вагон, стоявший в тупике на станции Сардар-абад (теперь - Октемберян), обещали прицепить только утром. Нам предстояло ночевать на глухом полустанке, который словно растворился и навеки уснул среди огромной пустыни.

В купе было душно, и сон не шел.

Промаявшись с полчаса, я, наконец, не выдержал и оставил вагон.

Передо мной открылась плоская бесконечность, слабо озаряемая звездами...

Сделав несколько шагов, я заметил впереди, на земле, что-то светлое. Подошел ближе и услышал "Силь ву пле!", произнесенное знакомым голосом.

Это был Нансен. Он лежал в нижнем белье на широком брезентовом плаще. Под ним не было ни тюфяка, ни подушки, ни даже коврика. Под ним была одна жесткая, как кирпич, прокаленная земля.

Нансен лежал на спине, и глаза его были устремлены вверх, в обширное небо:

Узнав меня, он подвинулся, чтобы освободить мне место, и пробормотал: "Ложитесь".

Я лег, тоже на спину, и тоже стал молча смотреть на звезды.

Наше молчание продолжалось очень долго.

Потом я спросил:

- Какая разница между здешними звездами и звездами Арктики?

- Огромная,- сказал Нансен и, помолчав, дал определение: - В Арктике звезды колючие, они похожи на голубые искры, забывшие потухнуть... Здешние звезды желтоватые, сонные. Так и кажется, что у них слипаются веки...

А в общем,- неожиданно громко добавил он,- и то и другое - прекрасно!.. Вообще, все в мире прекрасно... не говоря уже о научном интересе... Наступит время, когда и человек будет прекрасен!

Сказав это, Нансен опять надолго замолчал.

Мое ухо привыкло к тишине, и я стал различать множество разнообразных звуков, которыми пела и разговаривала ночная степь.

Тончайшими скрипками на разные лады пиликали мириады насекомых, вышедших из-под земли подышать воздухом, исполнить несколько любовных романсов и, может быть, тоже полюбоваться на сверкающее звездами небо.

Чем дальше я слушал, тем больше нарастал этот сложный звук. Скоро он превратился в целый хор, который гремел, заполняя ликующей песней все пространство...

Устав слушать, я сказал Нансену:

- Вам, наверное, неприятен этот шум? Ведь вы - человек, слушавший величественное молчание Севера... Говорят, его очарование остается у человека на всю жизнь?

- Нет, я с большим удовольствием слушаю этот концерт,- последовал ответ.- Мне даже показалось, что в нем сохраняется какой-то единый ритм... Вообще, я должен сказать, что юг меня не утомляет. И жару я переживаю довольно спокойно. Закаляя себя в детстве, я говорил: "Мне не страшен никакой холод!" Теперь могу сказать: "Мне не страшна никакая жара!" Все это очень относительно нечасто зависит от того, как вы себя настроили...

Наша неторопливая беседа с большими паузами продолжалась до тех пор, пока не заалел восток и стало холодновато.

Реплики и замечания Нансена были лаконичны, но очень содержательны и давали много пищи для размышлений.

Я, например, узнал от него, что, при желании, всегда, даже в очень тяжелой обстановке, можно избавить себя от плохого настроения.

- Когда описывают жизнь путешественников среди ледяных или снежных пустынь,- сказал он,- очень много говорят о тяжелом влиянии на психику однообразия обстановки. Во время путешествия на "Фраме" я целый год провел вдвоем с Иохансеном в хижине, затерянной среди льдов, со слабыми надеждами на спасение. И я не допустил у себя даже намека на тоску, строго следя за собой и запрещая себе всякого рода тоскливые размышления.

Это признание показалось мне очень поучительным. На мой вопрос: как он относится к "ущемлению" интересов буржуазии в нашей стране, Нансен ответил:

- Я вовсе не возмущен, как другие, тем, что в Советской России дамы высшего света и аристократки каждую субботу привлекаются к работе по очистке вокзалов и общественных зданий...

Мне больших усилий потребовалось для того, чтобы решиться спросить Нансена относительно его знакомства с Софьей Ковалевской^*. Конечно, это было не совсем деликатно с моей стороны. Но во мне жил газетчик.

^* (Знаменитый русский математик профессор Стокгольмского университета.)

- Ковалевская?.. Это был человек редкой духовной и физической красоты, самая умная и обаятельная женщина в Европе того времени,- после довольно продолжительного молчания сказал Нансен. - Да, безусловно, у меня было к ней сердечное влечение, и я догадывался о взаимности. Но мне нельзя было нарушить свой долг, и я вернулся к той, которой уже было дано обещание... Теперь я об этом не жалею!..

Это откровенное признание заставило меня вспомнить одно место в письме Нансена к отцу, где он говорит о "нансеновской гордости и непреклонности", унаследованной от предков.

Нансен был не из тех людей, которые способны были надолго предаваться воспоминаниям. Его деятельная натура жила будущим. И я это почувствовал в том энергичном движении, с каким он поднялся с земли и быстро зашагал к вагону.

Утром, за завтраком, он взял мой блокнот и, многозначительно взглянув на меня, очевидно желая напомнить наш ночной разговор, быстро написал на листке:

- Jl est beau parteut! (Всюду хорошо!)

Написал и протянул с улыбкой сквозь усы.

Листок блокнота с этой надписью хранится у меня до сих пор. Мне кажется, что в этих четырех словах заключено все мироощущение Фритьофа Нансена, который, как редко кто другой, умел любить людей, умел видеть и понимать природу во всем ее безграничном богатстве, который умел с таким пристальным вниманием прислушиваться к вечности и мечтать.

"Чем бы была наша жизнь, если ее лишить мечты?" - этими словами кончается его замечательная книга "Путешествие на "Фраме".

А в другой своей книге ("В страну будущего"), написанной в самый разгар мировой бойни 1914-1918 годов, Нансен писал:

"Каких прекрасных результатов могли бы достигнуть усилия народов, их организаторские способности, воодушевление и самопожертвование, если бы они были направлены не на войны, а на покорение сил природы и обработку земли. Там, на Востоке, этих усилий хватит людям на долгие времена".