Глава XVII. Пригород

С самого приезда в Париж отец мечтал купить домик подальше от шумного города. Тишина и природа были ему необходимы. Но златые горы, которые ему сулила эмигрантская печать, оказались всего лишь жалким заработком. Решили сиять дачу в пригороде до той поры, когда переведут на французский язык основные произведения Куприна. Отцу очень хотелось восстановить гатчинский образ жизни - покопаться в земле.

Дачу сняли в Севр-Виль д'Авре. Как и Гатчина, она была недалеко от железной дороги и в получасе езды от города. Но па этом сходство с Гатчиной кончалось.

Каменный двухэтажный домик с узким покатым садом. Весной он выглядел привлекательно: цвели сирень и пышные рододендроны, южная сторона дома была обвита чайными ползучими розами. Внутри дача была меблирована в буржуазном французском вкусе, со множеством статуэток, галантных литографий, золоченых амуров и стеклянных колпаков, под которыми хранились свадебный венец хозяев дома и восковые букеты.

Чужая обстановка, чужая земля и чужие растения на ней стали вызывать у отца горькую тоску по далекой России.

Ничто ему не было мило. Даже запахи земли и цветов. Он говорил, что сирень пахнет керосином. Очень скоро он перестал копаться в клумбах и грядках.

Нахлынули бесконечные гости. Шумные споры с пеной у рта настолько надоели отцу, что он вывесил в столовой плакат: "О политике в моем доме прошу не говорить".

Вся эта разношерстная, часто голодная эмигрантская братия совсем разорила нас. Маме приходилось брать и кредит провизию у лавочников. Потом мясники и булочники приходили к нам требовать немедленной уплаты, орали и бессовестно обсчитывали. Спустя несколько месяцев, зимою, дошло до того, что отсутствие денег и кредитов заставило нас ходить в лес Сен-Клу собирать дикие каштаны и питаться ими. Хорошо еще, что отец научил маму и меня относиться с юмором к превратностям фортуны.

Если неожиданно приходили деньги - например, за перевод или за издание книги, за напечатанный в каком-нибудь журнале забытый рассказ,- это в нашей семье называлось: капнуло с неба!

И снова кормились приезжавшие к нам "на огонек" по старому русскому обычаю гости. Припоминаю один забавный случай. У меня всегда была страсть к переодеваниям. Однажды мои родители уехали в Париж по делам, и я, двенадцатилетняя девочка, оставшись дома одна, напялила на себя декольтированное узкое мамино платье, громадную красную шляпу и сильно загримировалась.

К моему ужасу, вдруг раздался звонок. Не открыть калитку было нельзя: люди приезжали из города на электричке. На сей раз приехал танцор Владимиров из русского балета. Он никогда меня не видел: представился, поцеловал руку, и пришлось волей-неволей разыгрывать из себя взрослую, якобы близкую знакомую Куприных. Видимо, я неплохо вела свою роль - молодому человеку не пришло на ум, что он разговаривает с девчонкой. Мы гуляли по саду, я угощала его чаем, мы разговаривали на возвышенные темы. Вдруг я увидела подошедших к калитке родителей. Я извинилась, умчалась в дом, сорвала с себя платье, усиленно стала смывать грим и заплетать косички. А Владимиров, видимо заинтересовавшись мною, спросил у отца:

- Кто эта молоденькая дама, принявшая меня?

Мать, что-то смекнувшая, немедленно поднялась в мою комнату. Увидев сброшенное впопыхах платье и шляпу, заставила меня спуститься вниз уже в косичках и короткой юбочке. Никогда я не забуду глупого выражения лица Владимирова.

...Однажды к нам приехали русские кинодеятели, заполонившие тогда французское кино. Во главе прибывших был режиссер Туржанский, с ним его жена, киноактриса Кованько, с огромными пустыми глазами, явно запуганная авторитетным супругом. Приехал к нам и Иван Мозжухин, пленивший миллионы зрительниц своим неподвижным светлым взором. С ним была его партнерша и жена Н. Лысенко с болезненным острым личиком.

Кинодеятели хотели заказать отцу сценарий.

Знаменитый немецкий режиссер Фриц Ланг поставил в то время нашумевшую картину "Три света" с участием Конрада Вейдта. То была трилогия о победе смерти над любовью. Помню, в фильме между эпизодами появлялась часовня со множеством горевших свечей - маленькими, большими, тонкими и толстыми - символами человеческих жизней. Одни едва загорались, другие догорали. Когда некто в черном торжественно гасил одну из свечей,- герои эпизодов умирали.

Мыслью режиссера Туржанского было противопоставить этому фильму другой - о торжестве любви над смертью.

Мой отец взялся за сценарий довольно охотно. Ему давно нравилась библейская легенда о Рахили, неугасающая и всепрощающая любовь до смерти. Эту первую часть сценария Куприн писал вдохновенно. Но на дальнейших эпизодах застрял. Будучи реалистом, он пе умел выдумывать фабулу, не пережив глубоко судьбы своих героев. Продолжение этого сценария сохранилось лишь в рукописи, весьма небрежной и неразборчивой. То были скорее наброски, сделанные для самого себя. Вот что удалось разобрать в этих беглых записях, рассказывавших о второй жизни Рахили.

...В Грузии разбойники нападают на аул и похищают двух молодых девушек - Дину и Тамару. Это - перевоплощенные Рахиль и ее сестра Лия. В Алеппе их продают на невольничьем рынке разным хозяевам. Дина попадает в гарем султана Иакова. Он влюбляется в Дину. Но она не может ответить на его любовь, она раба, купленная им. Султан решается отпустить Дину на родину. Получив свободу, она поняла, что любит его, и остается. Тем временем Тамаре удалось сбежать, переодевшись матросом. Она попадает в Алепп, где встречает Дину. Тайное свидание ночью. Одна из отвергнутых жен султана доносит ему, что Дина встречается с юношей. По приказанию султана Тамару и Дину забирают под стражу. Дину зашивают в мешок и бросают в море. Когда юнгу приводят к султану, обман раскрывается. Но слишком поздно.

...Третий эпизод из жизни Рахили. Действие происходит в Париже. Знаменитый в Америке композитор написал "Плач Рахили". В Париже эту арию будет петь известная певица. Композитор, прибывший на премьеру, никогда ее не видел. В театре они узнают друг друга. Никогда больше не расстаются, умирают в один день, и на их могилы молодые девушки и юноши приносят цветы...

В последнем эпизоде сценария знаменитый поэт читал письмо незнакомки, написавшей, что она всю жизнь любила его, но сознается лишь перед смертью, Поэт бросается в больницу, спасает ее. Возникает мирная семейная жизнь. В финале - смех ребенка и лай фокстерьера.

По этому сценарию видно, насколько фантазия изменила отцу. Сценарий не имел успеха. И тут моя мама решила, что и она сможет написать сценарий. Отца это насмешило. Мы ходили с ним на цыпочках по дому и, прикладывая палец к губам, шепотом говорили: "Тсс, мама пишет!" Мы так ее извели, что однажды она расплакалась и воскликнула:

- Какие у меня гадкие, злые дети! - и вслед за этим сожгла свою рукопись в камине.

К нам зачастил ставший в Париже киноактером Николай Федорович Колин, бывший актер МХАТа.

Он подружился с моим отцом. И нередко оба они с тоской беседовали о покинутой родине. Колин ни слова не знал по-французски, но почему-то считал моего отца, немного владеющего языком, отличным переводчиком. Они вместе ездили к кинорежиссеру Абелю Гансу для переговоров. Ганс считался специалистом по постановке фильмов с огромными массовками. Капиталисты, вкладывавшие деньги в его фильмы, боялись режиссерского размаха: он никогда не укладывался в смету, причинял огромные убытки.

Вплоть до появления говорящего кино Колин пользовался успехом во Франции, считался одним из лучших и тонких комических актеров. Он так и не научился французскому языку, поэтому звуковое кино резко изменило его судьбу. Вскоре Колин уехал из Франции.

Приезжал к Куприну и известный актер Инкижинов, прославившийся в фильме "Потомок Чингис-хана", поставленном В. Пудовкиным. Инкижинов предложил моему отцу инсценировать для кино "Штабс-капитана Рыбникова". Для этого актера с монгольским типом лица нужны были соответствующие роли.

Но экранизация рассказа "Штабс-капитан Рыбников" не удалась.

Одно время отец вдруг увлекся боксом. Не имея возможности ходить на матчи, он внимательно следил за успехами молодого Карпантье - надежды Франции - по газетам.

По нашей с папой просьбе мама сшила нам некое подобие боксерских перчаток, и папа принялся учить меня этому спорту. Я сначала безропотно принимала удары, но однажды рассердилась и довольно больно попала в папин нос. Маме пришлось нас разнимать. После этого мы перестали тузить друг друга, но очень переживали со всей Францией поражение Карпантье в борьбе с чернокожим боксером Демпси.