Глава XXIII У Гарина-Михайловского в Кастрополе. - Табурно и посвященная ему поэма Куприна. - Рассказы Гарина. - Ужин у Ростовцевых.

Гарин-Михайловский часто, возвращаясь из Ялты в Кастрополь, где находилась его изыскательская партия, проезжал через Мисхор. Изредка он заворачивал к нам на дачу, которая была в нескольких саженях от Нижнего шоссе.

Моя приемная мать была хорошо знакома с Николаем Георгиевичем, свое путешествие по Корее "Карандашом с натуры" он печатал в журнале "Мир божий". Меня он помнил гимназисткой последних классов и потом курсисткой, когда, бывая наездами в Петербурге, появлялся на воскресных журфиксах Александры Аркадьевны. Изящный, корректный, в путейской форме, которая очень шла ему, он всегда, где бы ни был, привлекал общее внимание своей наружностью.

- Нет, вы только посмотрите на него, - громко восхищался Мамин-Сибиряк, когда в гостиной Александры

Аркадьевны неожиданно появлялся Николай Георгиевич. - Нет, только полюбуйтесь на него, какой он красавец!- восклицал Дмитрий Наркисович.

Николай Георгиевич отшучивался, освобождаясь от сжимавшего его в объятиях Мамина.

Куприн познакомился с Гариным этой весной в Ялте у Елпатьевских и в своих воспоминаниях, посвященных ему, превосходно нарисовал его обаятельный облик.

"...Я отлично помню, как вошел Николай Георгиевич. У него была стройная, худощавая фигура, решительно- небрежные, быстрые, точные и красивые движения и замечательное лицо, из тех лиц, которые никогда потом не забываются. Всего пленительнее был в этом лице контраст между преждевременной сединой густых волнистых волос и совсем юношеским блеском живых, смелых, прекрасных, слегка насмешливых глаз - голубых, с большими черными зрачками".

Несмотря на то, что знакомство было недавнее, Гарина и Куприна, несомненно, влекло друг к другу.

В июле, в один из очень жарких дней, Николай Георгиевич неожиданно предложил нам:

- Знаете что, так мы только урывками разговариваем, а хотелось бы мне вот что - приезжайте-ка вы к нам погостить в Кастрополь. Вы здесь наверху, у вас жарко, к морю приходится спускаться, а мы живем на самом берегу. Вы увидите, как у нас хорошо.

Я только хотела возразить, что кормлю и отлучаться от ребенка не могу, но Николай Георгиевич сразу прервал меня.

- Конечно, вы приедете с Лидочкой. Представьте себе, кроме моих собственных младших детей, у нас в Кастрополе оказалось двадцать два младенца. Все жены инженеров, практикантов и весь технический персонал приехали с детьми. И появились у нас и ясли и детский сад. Детей я очень люблю - не только своих, но и чужих, люблю всех детей, чьи бы они ни были. И мне пришлось пригласить в Кастрополь врача, сестру милосердия и взять двух лишних человек прислуги. Видите, вы спокойно можете приехать с ребенком и никому не доставите этим хлопот.

Условились, что через несколько дней под вечер, когда спадет жара, Гарин заедет за нами.

В Кастрополь мы приехали, когда уже было темно,комната для нас была приготовлена в той же даче, где жил со своей семьей Николай Георгиевич. Посреди спальни совсем так же, как у нас в Мисхоре, на коврике из бараньих шкур - защита от сколопендр и тарантулов-стояла детская коляска. Сверху она была затянута кисейным пологом. Покормив сонного ребенка, я уложила его спать.

За ужином, кроме семьи Николая Георгиевича и его знакомых - врача с женой и дочерью, были еще два молодых инженера-практиканта, которые наперебой рассказывали Гарину о том, как проходила работа в его отсутствие.

- Это будет замечательная дорога^*, - горячо закончил один из юношей.

^*(Речь идет о Южнобережной железной дороге в Крыму, строительство которой Гарину не удалось довести до конца: когда изыскания были окончены, последовало объявление войны с Японией. Постройку дороги отложили, Гарин уехал на Дальний Восток.)

- Наверно, вы получите за нее орден, - заметил второй.

- Я уже пожалован орденом за мои маньчжурские и корейские изыскания и знаю, чем кончаются высочайшие награды... - засмеялся Николай Георгиевич. - Вы, наверное, слышали историю о моем ордене от Сергея Яковлевича, - обратился он к Куприну. - Нет? И не знаете о докладе во дворце? Тогда, если хотите, я расскажу.

Вскоре после моего возвращения в Петербург из кругосветного путешествия я получил от министерства двора бумагу, в которой сообщалось о том, что его величество выразил желание выслушать мой личный доклад о пребывании в Корее. Я отнесся к этому делу серьезно, решил, что нужен обстоятельный деловой доклад с чертежами и цифрами, чтобы представить наглядную картину работ корейской экспедиции.

В назначенный вечер, взяв с собой портфель, туго набитый планами и чертежами, я явился во дворец. Меня провели в небольшую гостиную на половину молодой императрицы. Через несколько минут в комнату вошел государь и вслед за ним обе царицы в сопровождении нескольких дам и военных. Посреди комнаты стоял стол, за который сел государь. Мне указали место сбоку от него. Прямо передо мной в креслах расположились Дамы, в центре с рукоделием в руках сидела Александра Федоровна.

Я начал с небольшого введения. Сказал о том, какое экономическое и культурное значение имело бы железнодорожное сообщение, которое связало бы Корею с Китайско-Восточной железной дорогой. Затем, развернув чертежи, я хотел приступить к их подробному разъяснению. Но государь остановил меня: "Планы передайте в комиссию. Их там рассмотрят и мне доложат".

Мне казалось, что царь внимательно слушал начало доклада. Но, случайно бросив взгляд на лист бумаги, на котором он что-то записывал, я увидел женские головки, фигурки лошадей, собак и еще какие-то рисунки, но только не деловую запись. На лицах же императрицы и окружавших ее дам я заметил откровенную скуку и понял, что деловая сторона решительно никого не интересует.

Я был в замешательстве, не зная, о чем же продолжать говорить. Но тут государь с улыбкой обратился ко мне:

- Расскажите, как к нам относятся корейцы и с какими затруднениями вы встречались в пути.

Итак, занять эту аудиторию можно было только рассказами о путевых приключениях. Вначале я упомянул о том, что наша изыскательская партия чуть было не пропустила пароход, отправлявшийся по Амуру из Сретенска в Благовещенск. Незадолго до посадки оказалось, что молодой техник Борминский на рассвете отправился на охоту и не вернулся. Я заметил, что всегда боюсь, когда в мою партию попадают молодые любители, охоты. В своем азарте они способны далеко отойти от лагеря, и потом приходится их разыскивать.

- Я очень люблю охоту! - неожиданно произнес царь.

Александра Федоровна улыбнулась, на лицах ее свиты немедленно также расцвели улыбки.

Дальше все пошло как по маслу. Я рассказал о трудностях восхождения на Пектусан, о том, как на его вершине поднялась снежная буря и мы чуть не замерзли у открытых нами истоков Сунгари. Потом перешел к ночному нападению на наш лагерь вооруженного отряда хунхузов. Все это я излагал в тоне занимательного салонного рассказа. И только один вопрос за время этого "доклада" задал мне царь:

"Когда на вас напали хунхузы - Борминский был с вами или уходил на охоту?"

Я поспешил засвидетельствовать, что Борминский был с нами и как превосходный стрелок немало способствовал поражению хунхузов. Царь удовлетворенно кивнул головой.

Когда царь и обе императрицы удалились, ко мне вышел дежурный адъютант и от имени высочайших особ выразил благодарность за "приятно проведенный вечер".

Через несколько дней Борминский получил из канцелярии его величества уведомление, что за участие в экспедиции ему пожалован орден.

Вскоре из министерства двора такое уведомление получил и я. Однако на другой день после сообщения об этой царской награде я за участие в студенческих беспорядках был выслан из Петербурга и отдан под надзор полиции.

- Какой же орден был вам пожалован? - смеясь, спросил Куприн.

- Не знаю, меня это не интересовало, - ответил Гарин.

Желая нам спокойной ночи, Николай Георгиевич с улыбкой спросил меня:

- Вы читали "Fecondite"?^* Так вот, завтра утром, когда вы с Лидочкой будете сидеть на берегу моря, наш пляж, наверно, напомнит вам живую картину из этого романа. Впрочем, для подробной иллюстрации достаточно было бы и одной моей семьи, если бы здесь находились не только младшие, но и старшие дети.

^*(Роман Э. Золя "Плодовитость")

В Кастрополе жизнь начиналась рано. На другой день не было еще семи часов, когда Николай Георгиевич постучал к нам и осведомился, готов ли Куприн отправиться с ним на изыскания в горы.

На веранде стол был уже накрыт, и, наскоро выпив чаю, они ушли. Вскоре и я с Лидочкой отправилась к морю.

В самом деле, на мелком берегу визжало и плескалось множество детей. Матери с грудными младенцами расположились под тенью громадного полосатого парусинового зонтика, укрепленного на толстом шесте. Отсюда они могли видеть и своих детей, игравших на пляже.

Мы немедленно заговорили о том, что было для нас ближе всего: о весе детей, их росте, часах кормления, животиках и прочих важных вещах. Такой разговор всегда длится нескончаемо, так как каждая мать должна во всех подробностях об этом рассказать всем остальным.

Так незаметно для меня прошло время до возвращения Александра Ивановича. Вскоре раздался гонг, призывавший к обеду.

За обедом Гарин, его главный помощник, все младшие инженеры и студенты-практиканты сошлись за общим столом, накрытым в длинной аллее, затененной переплетавшимися виноградными лозами.

"Отношения у Николая Георгиевича ко всем товарищам, начиная с главного помощника и кончая последним чертежником или конторщиком, были одинаково просты, дружественны и приятны, с легким оттенком добродушной шутки", - отмечает Куприн в своих воспоминаниях.

Никого посторонних, кроме нас, не было, и, ни с кем персонально не знакомя, Гарин представил нас всему обществу. Но главный инженер подошел к Куприну и назвал себя:

- Инженер Табурно, черногорец. - Широко улыбаясь, он добавил: - Правая рука Николая Георгиевича. Я ведь тоже литератор, вашего поля ягода, - заявил он Куприну, - пишу по разным специальным вопросам статьи в газете "Новое время". Вам не приходилось встречать мое имя на ее столбцах? Или вы, может быть, как многие из здесь присутствующих, не жалуете эту газету и не читаете ее? - ядовито спросил он.

- Нет, я просматриваю ежедневно в редакции несколько газет, - отозвался Александр Иванович. - Если не ошибаюсь, не так давно я читал в "Новом времени" об американских и английских притязаниях на концессии в Корее. Статья была подписана Иеороним Табурно.

- Это моя статья, - воскликнул Табурно. - У заграничных капиталистов после постройки КВЖД так разыгрались концессионные аппетиты, что, если не дать им серьезный отпор, они растащат концессии, необходимые нам самим.

- Кому это "нам"? - раздался чей-то иронический голос.

- Как "кому"? Нам, русским...

- Но вы же черногорец...

- Славянские и русские интересы мне одинаково близки, - начал горячиться Табурно. - Вы так увлекательно написали, Николай Георгиевич, - обратился он к Гарину, - какая чудесная страна Корея и какими неиспользованными лесными, рыбными и минеральными богатствами она обладает. И, конечно, у нас первым долгом зашевелились еврейские банкиры во главе с миллионером бароном Гинзбургом. Великие князья, не брезгающие наживой, также не захотели остаться в стороне. Словом, вокруг этих концессий столкнулся целый ряд интересов. У нас в "Новом времени" даже держат пари, как поделят между собой эти концессии еврейские и русские банки, великие князья и правительство. Как вы думаете, Николай Георгиевич, чье влияние возьмет верх?

- Меня этот вопрос совершенно не интересует, - сухо ответил Гарин.

В это время хорошенький мальчуган лет четырех -пяти, бежавший мимо стола, привлек внимание Табурно, и он подозвал его.

- Разрешите, Александр Иванович, представить вам моего сына. Скажи дяде, кто ты.

Мальчуган молчал.

- Скажи, кто ты, - повторил отец.

- Нянькин сын.

- Что?.. Я тебя спрашиваю - кто ты? Как тебя зовут?

- Вук Табурно - нянькин сын.

- Опять? - повысил голос Табурно. - Как я учил тебя говорить?

- Вук Табурно... - Мальчик запнулся.

- А еще как?

- Целноголец.

- То-то, не забывай, что ты черногорец, а не нянькин сын. Старуха-нянька, - обратился Табурно к нам,- в нем души не чает и по деревенской привычке называет сыночком. Вот он и решил, что он нянькин сын.

Вечером, когда мы сидели на балконе у Николая Георгиевича, не зажигая огня, в темных сумерках, когда кричали цикады и блестели при луне листья магнолии, Гарин вспоминал о своем путешествии по Корее, говорил о приветливости, гостеприимстве корейского народа и о том, как очаровательны там дети. Семи-восьми лет они уже помогают родителям: девочки матери - дома, мальчики уходят с отцом на рыбную ловлю.

- Я очень полюбил этот трудолюбивый мирный народ, которому так тяжело под японским игом. А как хороши и поэтичны корейские сказки. Везде, где только наш отряд делал привал, я записывал сказки, которые замечательно рассказывают старики. И если они что-нибудь пропускали, то слушатели немедленно восстанавливали пропуск и часто от себя добавляли новые подробности.

И Николай Георгиевич по памяти рассказал несколько из записанных им сказок.

Было поздно, когда мы расходились, однако Николай Георгиевич хотел еще поработать. Он тогда писал роман "Инженеры".

- Не разберу, что за человек Табурно, - сказал Куприн Гарину в один из ближайших дней, когда мы возвращались после обеда. - Искренне ли он хочет всех инакомыслящих обратить в свою веру или просто любит спорить по каждому поводу? Я часто сужу людей по первому впечатлению, но проверить его можно только тогда, когда с глазу на глаз посидишь с человеком в ресторане за бутылкой вина. Мне Табурно скорее симпатичен, мне нравится его горячность.

- Он человек совсем не сложный, каким кажется вам, Александр Иванович, - ответил Гарин. - Он истинный "нововременец", сотрудник газеты "Чего изволите". Я встречался и с другими пишущими там литераторами, все они демонстрируют свой ярый патриотизм, притом, конечно, антисемиты и готовы защищать даже погромы. Недаром "Новое время" - единственная газета, которую читает царь. Я стараюсь не допускать за столом споров. Молодежь несдержанна, всегда в увлечении может сказать лишнее, что может быть превратно истолковано. Среди инженеров нашей изыскательной партии имеются и сторонники взглядов Табурно. А потом пойдет слух, что у нас ведутся революционные разговоры.

Наши убеждения с Табурно во многом диаметрально противоположны, но я не возражал, когда мне предложили взять его в качестве помощника, так как он крупный, очень знающий инженер. Если бы у него не было этих заслуг, я бы постарался уклониться, хотя мне его упорно рекомендовали сверху. Мы ведем только деловые разговоры, и никаких трений на этой почве у нас не бывает. Личной близости между нами, конечно, нет.

Наступило молчание.

- Правда, милый веселый мальчик его сынишка Вук? - снова заговорил Гарин. - Но отец слишком настойчиво внедряет в него слово "черногорец", которое ребенку трудно произнести и содержание которого он еще не понимает. Родители часто делают такие ошибки.

Дни проходили однообразно. Чередовались утренний уход Куприна и Гарина, обед, купание и вечером беседы на балконе с Николаем Георгиевичем, его рассказы о путешествиях, импровизации сказок. Так незаметно прошло время нашего пребывания в Кастрополе.

В день прощального обеда Куприн прочитал вслух поэму "Кастрополь", в которой он юмористически описывал свое пребывание здесь. В поэме встречались самые неожиданные и забавные рифмы, вызывающие веселый смех слушателей. К сожалению, я запомнила только две строки:

 Но спорит яростно и бурно 
 Всегда стремительный Табурно.

Табурно был в восторге и тотчас же, пообещав только переписать поэму и сразу же вернуть Николаю Георгиевичу, завладел ею.

Уезжали мы вечером, когда уже взошла луна и дорога была ярко освещена.

- Я доволен, что мы побывали в Кастрополе. Мне было приятно ближе узнать Николая Георгиевича. Когда мы бывали на работах, он говорил мне о своих изумительных планах постройки железной дороги.

"Веселый размах, пылкая, нетерпеливая мысль, сказочное блестящее творчество", - писал о нем позднее Александр Иванович в своих воспоминаниях.

Была уже осень, мы на террасе пили чай, когда пришли Ростовцевы позвать нас на ужин. При этом, обращаясь ко мне, Соня сказала:

- На днях к нам приехал гостить брат Михаила Ивановича. Помните, два года назад, когда вы жили здесь с тетей Верой и мы обе еще не были замужем, у вас был с ним флирт.

Александр Иванович изменился в лице и, взяв со стола чайную ложку, молча стал перекручивать ее в штопор. Такое настроение Александра Ивановича не предвещало ничего приятного.

Когда Ростовцевы уходили, Соня спросила:

- Так вы будете у нас вечером?

Александр Иванович молча поклонился.

- Я и не подозревал, что у тебя раньше в самом деле был "Петр Федорович", - язвительно заметил мне Александр Иванович, когда Ростовцевы ушли.

- Конечно, Саша, - живо вмешалась мамаша, откладывая вязанье, - у моей Зины до того, как она, к несчастью, вышла замуж за Ната, было много поклонников. И гораздо лучше, чем этот ее скверный Нат,- вздохнула Любовь Алексеевна. - Понятно, что и за Мусенькой ухаживали, когда она была барышней.

Александр Иванович промолчал и только исподлобья взглянул на мать.

С Дмитрием Ивановичем Ростовцевым я познакомилась у Милюковых. Профессор Милюков, статьи которого печатались в "Мире божьем", был некоторое время редактором, а затем просто сотрудником журнала. Анна Семеновна, жена Милюкова, пригласила меня к ним на квартет. Первую скрипку в квартете играл офицер Павловского гвардейского полка, москвич, Дмитрий Иванович Ростовцев.

Однажды он пришел к нам и привел с собой брата Михаила Ивановича, который только что вернулся из-за границы. У меня сидела Соня Кульчицкая.

- Вот, девицы, привел вам жениха, а вы сами делите,- сказал Дмитрий Иванович, знакомя нас с братом.

- Неказистый наш жених, - сказала Соня после их ухода.

Но Соня была практичная и через полтора года вышла замуж за М. И. Ростовцева, молодого профессора Высших женских курсов.

Летом 1901 года Дмитрий Иванович гостил в Мисхоре у Кульчицких. Со свойственными всей гвардейской молодежи повадками - встречаясь с молодыми женщинами или девушками - он считал своим долгом развлекать их и ухаживать за ними. При этом, так как он был очень недурен собой и живого темперамента, он принимал красивые позы и всячески рисовался или, на нашем с Соней языке, просто "егозил". Но, ухаживая за девушками, он что-то долго примерялся, и каждый раз все расстраивалось.

Когда я спрашивала Соню: "Ну как Дмитрий Иванович?" - она отвечала: "Представь себе, он опять скопытился".

Вечером мы отправились к Ростовцевым.

За столом Соня, как назло, рядом со мной поместила Дмитрия Ивановича, а сама с Куприным села напротив нас. Дмитрий Иванович с места в карьер "заегозил". Соня веселилась и усиленно занимала разговором своего соседа. Ужин заканчивался, когда стало темно, и на столе расставили свечи в подсвечниках с круглыми стеклянными колпаками. Скоро на свет стали слетаться ночные бабочки, а мотыльки плотным слоем облепили стекло.

- Как странно, что, не сознавая опасности, мотыльки летят на огонь, обжигают свои нежные крылышки и гибнут, - всем корпусом поворачиваясь ко мне, мечтательно произнес Дмитрий Иванович.

- Что же тут странного? Явление давно и просто разъясненное естествоиспытателями, - не глядя на офицера и обращаясь к Соне, очень громко сказал Александр Иванович.

И, будто бы эта реплика не касалась его, Дмитрий Иванович продолжал, улыбаясь и глядя на меня:

- Не так ли и молодые женщины, ослепленные пламенем любви, неосторожно приближаются к манящему их огню?

- Вам нравится это пошлое сравнение, Софья Михайловна? - произнес Александр Иванович, обращаясь к ней.

- Однако, господа, из-за невинных мотыльков вы, кажется, начинаете пикироваться, - расхохоталась Ростовцева.

- Я ни с кем пикироваться не собирался. Но сравнение, которое господин Куприн считает пошлым, я не раз встречал не в каких-то рассказиках, а в книгах известных русских писателей.

- У кого же, например? - приподнимаясь, со стаканом вина в руке, глухо спросил Александр Иванович.

Но тут я быстро встала.

- Простите, Вера Алавердовна, - обратилась я к хозяйке дома, - мне пора кормить Лидочку. Разрешите нам поблагодарить вас и удалиться.

- Михаил Иванович, у тебя мой электрический фонарь. Проводи Куприных, - приказала Соня мужу.

- Еще одна секунда, - сказал дома Александр Иванович, - и я выплеснул бы вино в лицо этому наглому хлыщу.