Глава XXXIX "Современный мир". - Балаклава. - Неожиданное появление Ф. Д. Батюшкова в Балаклаве. - Алушта. - "На глухарей". - Поэт А. Рославлев. - Знакомство с Сергеевым-Ценским. - "Профессорский уголок". - Возвращение в Петербург.

Сентябрьская книжка "Мира божьего" не вышла: журнал был запрещен. Но мы получили разрешение на издание с октября месяца журнала с новой программой. Нужно было придумать ему название.

На редакционном собрании присутствовал Куприн и Ф. Д. Батюшков, который, находясь под судом, ответственным редактором этого журнала быть не мог.

Придумать название было нелегко. Мы сравнивали, как из подобного положения выходили другие редакции. Например, "Русское богатство" с января 1906 года выходило под названием "Современные записки". А газета "Свободный народ" стала называться "Народная свобода".

- Последуем и мы их примеру, - сказал Кранихфельд,- и назовем наш "Мир божий" - "Божий мир".

- А я прочитал в "Новом времени", - вмешался владелец типографии Монтвид, - что газета "Свободный народ" будет называться "Народный свобод".

- Тогда "Мир божий" можно назвать "Мир жобий" или "Жир мобий", - сказал, улыбаясь, Александр Иванович.

Все захохотали. Богданович постучал чайной ложкой по стакану и сказал:

- Товарищи, это совсем не смешно. Положение тяжелое.

- В таком случае можно "Рим жобий", - продолжал комбинировать Куприн.

- Александр Иванович, ты бы был серьезнее,- остановил его Батюшков.

Все переглянулись: Федор Дмитриевич впервые при всех обратился к Куприну на "ты".

Когда решили остановиться на "Современном мире", Богданович предложил:

- В первом номере необходимо написать, что мы удовлетворяем подписчиков "Мира божьего".

- И обязательно нужно написать - "вошодши в соглашение с "Современным миром", - сказал Монтвид.

- Если это писать, тогда "вошодца", - предложил Куприн.

Все, кроме Ангела Ивановича, не могли удержаться от смеха.

- Очень странно, что Александр Иванович наше серьезное и тяжелое положение превращает в балаган, - произнес серьезно Богданович.

Готовился первый номер "Современного мира". Подписка на журнал резко упала. В редакцию зашел Монтвид.

- Мария Карловна, сколько печатать "Современного мира"?

- На пять тысяч меньше, - ответила я.

- Вот и "вошодши в соглашение", - сказал Александр Иванович, - пока думали да гадали, подписчик тем временем и ушодца...

Куприн считал, что адмирал Чухнин, подав на него в суд за напечатанную в газете "Наша жизнь" корреспонденцию о севастопольских событиях, этим удовлетворился^*.

^*(См. прим. 1 к гл. XXXVI.)

Он торопил меня с отъездом в Балаклаву.

Балаклавский кусок земли был куплен на мое имя.

- У нас будет не так, как у всех, - говорил Александр Иванович. - Мы сначала обработаем участок, разведем сад, а когда он разрастется - поставим дом.

В Балаклаве мы только успели на поплавке перед гостиницей "Гранд-Отель" заказать обед и послать сына Коли Констанди за Е. М. Аспизом, как появился пристав и объявил Куприну, что запрещение о въезде его в Балаклаву остается в силе и он немедленно должен выехать.

Но после переговоров с Е. М. Аспизом пристав согласился отсрочить отъезд на два часа.

После обеда Александр Иванович, Аспиз и я прохаживались по набережной и думали, куда же нам ехать.

Вдруг недалеко от нас остановился экипаж. Из него вышел Ф. Д. Батюшков с букетом цветов.

Разговор продолжался недолго. Мы выбрали Алушту. Тут же на набережной я сфотографировала Батюшкова, Куприна и Аспиза.

По пути в Алушту мы заехали в Мисхор, где в это время снимала дачу баронесса В. И. Икскуль. По моей просьбе она написала письмо адмиралу Чухнину. Это письмо я опустила в почтовый ящик в Ялте, но оно осталось без ответа.

В Алуште ни Александр Иванович, ни я раньше не были. Погода стояла холодная, и мы сняли комнату не у моря, а над шоссе на даче Юрковской.

Высылка из Балаклавы нарушила план, увлекавший Куприна, поздней осенью отправиться с рыбаками далеко в море за белугой, чтобы потом с новыми впечатлениями и силами начать писать. Заменить Балаклаву Алуштой не удалось - она не понравилась ни Александру Ивановичу, ни мне.

Здесь Куприн написал рассказ "На глухарей", который хотел выслать в керченскую газету как благодарность за опубликование в прошлом году его корреспонденции о севастопольских событиях в более подробном изложении^*. Но сел он за этот рассказ не сразу: в Алуште находился поэт Рославлев - здоровенный верзила, пьяница и хулиган. Разъединить их было невозможно.

^*((См. прим. 1 к гл. XXXVII.) Речь идет, по-видимому, о керченской газете "Южный курьер". Эта газета в начале 1906 года была закрыта, редактор Михаил Кристи арестован и затем выпущен на поруки под залог тысячу рублей. К приезду А. И. Куприна в Алушту в сентябре 1906 года этого органа печати не существовало. Очерк Куприна "На глухарей" был напечатан в Собрании сочинений, изд. "Московское книгоиздательство", 1908, т. 4.)

На берегу моря, у подножья горы Кастель, жила в своем громадном имении с великолепным парком и фонтанами Серафима Владимировна, единственная дочь московского миллионера Спиридонова, вдова моего дяди, Ивана Юльевича Давыдова. Рядом с ее имением стояли дачи профессоров, поэтому это место называли "Профессорским уголком" (ныне "Рабочий уголок").

Куприна дома не было, и я решила навестить Серафиму Владимировну. По пути в "Профессорский уголок" я вспомнила, что в Алуште поселился Сергеев-Ценский. Несколько его рассказов печатались в "Мире божьем", но лично мы знакомы еще не были.

Узнав, что Сергеев-Ценский живет недалеко от "Профессорского уголка", я написала ему записку, в которой сообщала, что мы в Алуште и хотели бы с ним повидаться.

- Тетя, вот он сам идет! - сказал мне мальчик и побежал с запиской к Ценскому.

По улице навстречу шел человек высокого роста, в белой блузе с расстегнутым воротом и копной черных волос. Взяв записку, Ценский круто повернулся и пошел обратно. Я шла за ним.

- Сергей Николаевич! - крикнула я.

Он ускорил шаг, я за ним. Наконец мне это надоело, я села на низкий каменный заборчик и громко крикнула ему вслед:

- Дурак!

Ценский остановился, захохотал и медленно стал приближаться ко мне.

- Почему вы бежали? - спросила я, когда он поравнялся со мной.

- Почувствовал робость перед издательницей толстого журнала.

- Что за глупость. А как вы узнали меня?

- Догадался. Сейчас на набережной познакомился с Александром Ивановичем. Он сказал, что приехал с женой.

Ценский проводил меня до "Профессорского уголка" и просил на следующий день зайти к нему с Александром Ивановичем.

Сергеев-Ценский был холост, жил в недостроенном одноэтажном доме из трех комнат. Две были светлые, а третья, между ними, темная. Здесь висел во всю стену его портрет, написанный маслом. В темном помещении это производило неприятное впечатление.

- Зачем вы при жизни поместили себя в склеп? - спросила я.

Ценский промолчал.

После осмотра дома он повел нас в сад. Террасы еще не было, и мы вышли прямо на дорожку, посыпанную гравием. Сад был совсем молодой, и угостить нас фруктами из собственного сада хозяин не мог.

Визит был коротким. Общих знакомых у нас не было: Ценский еще ни разу не был в Петербурге. В саду за столом Александр Иванович рассказал о литературных и издательских делах, я пообещала Ценскому издать его рассказы. Прощаясь, просили его - пока мы в Алуште- заходить к нам запросто, и, конечно, будем рады видеть его в Петербурге^*.

^*(М. К. Куприна-Иорданская была связана с С. Н. Сергеевым-Ценским многолетней дружбой. 28 декабря 1907 года Сергеев-Ценский подарил ей свою книгу "Смерть" с такой надписью: "Дорогой Марии Карловне - вскоре после знакомства с Вами в Алуште и была написана эта пьеса, - дружески". На последней странице этой книги рукой Сергеева-Ценского написано: "201-26 окт. 1906 г. Алушта. Крым". Когда К. И. Чуковский получил от Марии Карловны "Годы молодости" в первом издании, он писал ей 20 января 1961 года: "...Когда я смотрю на Ваш портрет, такой обаятельно женственный, я понимаю, почему из-за Вас "погибали" такие разные люди, как Батюшков и Сергеев-Ценский". В 1928 году Ценский подарил Куприной-Иорданской свой сборник рассказов "В грозу": "Дорогой Марии Карловне на память о нашей встрече в Балаклаве 11 мая 1928 года". А в 1931 году они обменялись последними письмами: "Дорогая Мария Карловна, я только что-10 октября - получил Ваше письмо, датированное 25 августа. Произошло это оттого, что я сам был в Москве, а точнее, под Москвой, - в доме отдыха ЦЕКУБУ, в Болшеве. Вы скажете, конечно, что я должен бы был побывать у Вас, но клянусь Парнасом (есть такая гора в Греции), у меня не было для этого времени..." Мария Карловна ответила ему: "Дорогой Сергей Николаевич, очень рада, что Вы оказались живы и здоровы, потому что, не получая отклика на свое письмо, я уже начинала беспокоиться... старые дружеские отношения нынче ценятся гораздо ниже ордера на мыло или зубную щетку. Клянусь Монбланом (есть такая гора в Швейцарии), что этот новый взгляд на человеческие отношения настолько... выдержан, что возражать против него значило бы впадать в зловредный уклон идеализма. А потому и не возражаю... М. Иорданская. 15 октября 1931 г.".)

Ценский ни разу к нам на дачу не зашел. Но мы ежедневно встречались на набережной. Нужно сказать, что Куприн и Ценский с первой же встречи почувствовали друг к другу неприязнь. Поэтому, когда фотограф сделал снимок - Куприн и Сергеев-Ценский на набережной в Алуште, - Ценский немедленно выкупил у фотографа негатив и уничтожил его. В моем альбоме этот снимок некоторое время находился, но потом затерялся.

Возвращение в Петербург было невеселым.

- Черный туман Петербурга поглощает мои творческие и жизненные силы, - говорил Александр Иванович. - Чтобы сесть за письменный стол в этой угнетающей меня серой мгле, я должен делать героические усилия воли.