Трудные годы

После поражения революции в России наступил период мрачной реакции.

По всей стране свирепствовали военно-полевые суды. Тысячи людей были убиты, сосланы на каторгу, посажены в тюрьмы. Царский манифест от 17 октября 1905 года, обещавший неприкосновенность личности, свободу слова и собраний, оказался пустой бумажкой.

Поражение революции вызвало моральный кризис у людей нестойких, примкнувших временно или случайно к революционному движению. Перспектива народного восстания пугает и Куприна. "Всеобщий русский бунт, - пишет он в 1906 году, - такое явление, при мысли о котором охватывает ужас... Вчерашний раб, опьяненный и покрытый кровью, при зареве горящих зданий, будет плясать с куском человеческого мяса в руке". Ему кажется, что более надежный путь - путь "максимальных уступок народной свободе" со стороны правительства.

Куприн много пишет в эти годы.

Страстная влюбленность в жизнь, жадное и пытливое внимание ко всему здоровому, сильному и прекрасному, вера в творческую силу народа придают творчеству Куприна яркую, оптимистическую окраску, несмотря на то, что многие сюжеты его мрачны и горестны. Одна из величайших радостей жизни у Куприна - это любовь. Страницы его произведений, посвященные любви, принадлежат к числу наиболее чистых, искренних и поэтических в русской и мировой литературе.

Куприн показывает, как сильная и настоящая любовь возвышает человека, пробуждает лучшие его качества и "выпрямляет" его, если пользоваться выражением Глеба Успенского. Безвестный и смешной телеграфист Желтков из "Гранатового браслета" вырастает, благодаря своей великой и безответной любви, в трагического героя.

В "Гранатовом браслете" писатель искренне сочувствует маленькому человеку, благородному и скромному в своей любви, стоящему намного выше людей великосветского общества. Писатель трогательно и вдохновенно рассказал о любви мелкого чиновника к женщине "света", любви, закончившейся трагично. Но чувство бедного телеграфиста не умирает с ним. Его смерть воскрешает княгиню Веру, открывает перед ней мир неизвестных ей до того чувств.

Рассказ имел большой успех. Горький назвал его "превосходной вещью".

На библейский сюжет в духе восточной легенды написана небольшая повесть "Суламифь". Это, по определению критика-марксиста В. Воровского, "гимн женской красоте и молодости". Любовь Соломона и Суламифи, светлая и радостная, противостояла изображению любви в декадентской литературе тех лет как чувства, приносящего страдания и горе, пробуждающего в человеке злые и темные силы и инстинкты.

Истинная любовь раскрывает богатые возможности человеческой натуры, вдохновляет на добрые дела. И недаром познавший такую любовь Соломон никого не хочет видеть несчастным.

В рассказе "Гамбринус" показана сила духа "маленького человека", скрипача из портового кабачка. Когда черносотенный провокатор Мотька Гундосый, крещеный еврей, в прошлом вор, вышибала в публичном доме и сутенер, потребовал исполнить "Боже, царя храни", скрипач Сашка спокойно сказал:

"- Никаких гимнов.

- Что? - заревел Гундосый. - Ты не слушаться! Ах ты жид вонючий!

Сашка наклонился вперед, совсем близко к Гундосому, и, весь сморщившись, держа опущенную скрипку за гриф, спросил:

- А ты?

- Что а я?

- Я жид вонючий. Ну хорошо. А ты?

- Я православный.

- Православный? А за сколько?

Весь Гамбринус расхохотался, а Гундосый, белый от злобы, обернулся к товарищам.

- Братцы! - говорил он дрожащим, плачущим голосом чьи-то чужие, заученные слова.- Братцы, доколе мы будем терпеть надругания жидов над престолом и святой церковью?..

Но Сашка, встав на своем возвышении, одним звуком заставил его вновь обернуться к себе, и никто из посетителей Гамбринуса никогда не поверил бы, что этот смешной, кривляющийся Сашка может говорить так веско и властно.

- Ты! - крикнул Сашка.- Ты, сукин сын! Покажи мне твое лицо, убийца... Смотри на меня!.. Ну!..

Все произошло быстро, как один миг. Сашкина скрипка высоко поднялась, быстро мелькнула в воздухе, и - трах! - высокий человек в папахе качнулся от звонкого удара по виску. Скрипка разлетелась в куски. В руках у Сашки остался только гриф, который он победоносно подымал над головами толпы.

- Братцы-ы, выруча-ай! - заорал Гундосый.

Но выручать было уже поздно. Мощная стена окружила Сашку и закрыла его".

Сашку изуродовали в полицейском участке, повредили сухожилие и теперь играть на скрипке он не может. Однако "человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит". И теперь посетители кабачка поют и пляшут под Сашкину свистульку, потому что искусство нужно людям всегда...

Весь рассказ проникнут искренней, восторженной радостью, порожденной революционным движением, страстным желанием видеть народ свободным, ненавистью к черносотенной реакции.

Для "Гамбринуса" характерна точность употребления слова, благородная сдержанность сравнений и метафор. Куприн не стремится поразить читателя изысканностью и необычностью описания, рассказ впечатляет конкретностью изображаемого.

Требовательный к литературе, Лев Толстой находил язык "Гамбринуса" прекрасным и читал рассказ вслух своей семье.

В "Листригонах" - очерках о балаклавских рыбаках - Куприн выступил против декадентского представления о человеке как жалкой песчинке, которую таинственные мировые силы влекут неведомо куда. Писатель воспел в очерках человека, который борется со стихией и побеждает ее. Это сближает Куприна с Джеком Лондоном, которого писатель читал в эти годы и высоко ценил. "Листригоны" раскрывают поэзию трудной, но радостной жизни простого человека в его единстве с природой.

Стиль "Листригонов" своеобразно сочетает очерковую точность, эпическую неторопливость рассказа, тонкую усмешку, лирическую проникновенность.

Наибольшую известность из произведений Куприна этого периода получила повесть "Яма" - самое крупное по объему произведение из написанных Куприным.

Писатель с глубоким сочувствием относится к женщинам, оказавшимся на дне жизни. В романе много действующих лиц, и Куприн сумел каждое из них показать с мастерством большого художника. Все эти женщины не похожи друг на друга, внутренне и внешне разнообразны.

Через весь роман проходит чувство боли за погубленных и искалеченных людей, ненависть и презрение к тем, кто покупает человеческое тело.

О страшной стороне жизни Куприн рассказывает спокойно, буднично, без "громких фраз", слезливой жалости. В романе преобладают "незаметные пустяки", из которых складывается образ жизни домов с красным фонарем, где торжествуют по сути те же мещанские нравы купли-продажи, что и везде - только в более жутком "варианте". "Ужасны будничные, привычные мелочи, эти деловые, дневные, коммерческие расчеты, эта тысячелетняя наука любовного обхождения, этот прозаический обиход, устоявшийся веками. В этих незаметных пустяках совершенно растворяются такие чувства, как обида, унижение, стыд. Остается сухая профессия, контракт, договор, почти что' честная торговлишка, ни хуже, ни лучше какой-нибудь бакалейной торговли. Понимаете ли, господа, в этом-то весь и ужас, что нет никакого ужаса! Мещанские будни - и только".

Писатель рассматривает проституцию в единстве с другими сложными проблемами, и потому в книге много социально-философских, психологических раздумий. Но при отдельных верных суждениях в романе ярко проявилась ограниченность социальных взглядов Куприна, предлагавшего подчас просто наивные объяснения и решения.

Свою слабость понимал и сам Куприн: "В учители жизни не гожусь". Писатель в растерянности остановился не только перед сложностью социальных проблем, но и перед сложностью, противоречивостью человеческой души, которая всегда влекла его своей таинственностью и неразгаданностью. Как объяснить, что умную и образованную Тамару, знающую два языка, неудержимо тянет то в публичный дом, то в монастырь, то в кордебалет, а больше всего ей хочется воровать? Почему вышибала Симеон, обирала и зверь, - набожный человек? На эти вопросы, как и на многие другие, Куприн ответа не дает.

Натуралистическая описательность, вопреки желанию писателя, привела к впечатлению, что автор немного любуется закоулками жизни, их "экзотикой"; повествование оказалось затянутым, и критик А. Измайлов, одобрявший первую часть романа, писал: "Что-то фельетонное, вычитанное, мелкое, заурядное чувствуется и в бойкости этих сцен, и в банальности общего течения рассказа".

Есть неподалеку от Вологды поэтический уголок -* старинный русский городок Устюжна. С этим городом связаны имена старшего современника Пушкина поэта Батюшкова, писателя второй половины прошлого века Глеба Успенского.

В 1906-1911 годах в Даниловском возле Устюжны - имении своего друга, критика Ф. Д. Батюшкова, внучатого племянника известного поэта, часто бывал А. И. Куприн. Именно здесь им были написаны "Изумруд", "Река жизни", "Обида", "Гамбринус", "Суламифь", начаты "Яма" и "Жидкое солнце".

В старинном барском доме, стоявшем среди запущенного парка, можно было спокойно работать, читать книги из великолепной библиотеки хозяина. В рассказе "Попрыгунья-стрекоза" Куприн так описывает жизнь в Даниловском:

"Жили мы в старом заброшенном имении, где в 1812 году был построен пленными французами огромный деревянный дом с колоннами и ими же был разбит громадный липовый парк в подражание Версалю.

Представьте себе наше комическое положение: в нашем распоряжении 23 комнаты, но из них отапливается только одна, да и то так плохо, что в ней к утру замерзает вода и створки дверей покрываются инеем. Почта приходит то раз в неделю, то раз в два месяца, и привозит ее случайный мужичонка за пазухой своего зипуна, мокрую от снега, с размазанными адресами и со следами любознательности почтового чиновника. Вокруг нас столетний бор, где водятся медведи и откуда среди бела дня голодные волки забегают в окрестные села таскать зазевавшихся собачонок...

К нашим услугам прекрасная французская библиотека XVIII столетия, но весь ее чудесный эльзевир^* обглодан мышами. А старинная портретная галерея в двухсветной зале, погибшая от сырости, плесени и дыма, скоробилась, почернела и потрескалась".

^* (Эльзевир - семья голландских типографов и издателей, печатавшая книги в XVII веке. Куприн ошибочно называет эльзевирами (нарицательное имя изданных Эльзевирами книг) старинные французские издания.)

"Полы трещат, всю ночь скребутся мыши, комнаты большие и пустынные - так и ждешь, что где-нибудь покажется привидение",- добавляла к этому описанию Мария Карловна. Добрую память о Куприне долго хранили устюжане. Учительница Ольга Петровна Мстиславская вспоминает: "Познакомилась я с Александром Ивановичем лет за десять до Октябрьской революции. В ту пору я учительствовала в Никифоровской земской школе. Попечителем ее был Федор Дмитриевич Батюшков, владелец Даниловского имения. Он-то и представил меня Куприну, который, как я позже могла видеть, очень любил крестьянских детей и интересовался их просвещением. Александр Иванович стал частенько посещать школу, сидел на моих уроках.

Работал Куприн много и упорно. Однажды пожаловался мне, что вот торопят его издатели с присылкой рассказов для журналов, а он не умеет быстро писать. Когда работа шла трудно, Александр Иванович бросал все и уходил в дальние леса поохотиться. Помню, вернулся раз с охоты и подает крупного зайца. "Это вам". - Я взмолилась: "Да что же мы будем делать с ним, ведь его разделывать надо умеючи?" - "И правда", - сказал Александр Иванович, взвалил добычу на плечо и - ушел. А после уроков приходит в учительскую человек из имения с огромным противнем, а на нем - вкусно зажаренный заяц. "Александр Иванович велел передать учителям". То-то пиршество было!

Были у меня с Куприным беседы и о его произведениях. Как-то заговорили о рассказе "Мелюзга", где выведены учитель и сельский фельдшер, оба пьяницы - они в конце концов погибают. Я сказала, что напрасно учитель показан таким. Ведь многие из учителей - настоящие труженики, отдающие все свои силы делу просвещения народа. Почему бы не воспеть такого человека подвижнической жизни, борца за разум и правду. Куприн вдруг посерьезнел, неопределенно произнес: "Да..." - и, простившись, ушел. Кажется, на другой день является Батюшков и спрашивает: "Ольга Петровна, у вас Куприн был?" - "Был, - отвечаю,- а что?" - "О чем вы говорили с ним?" - Я рассказала. "Вы знаете, - сказал Батюшков, - Александр Иванович до сих пор какой-то очень удрученный".

Видимо, в тот предреволюционный период писателя сильно занимали мысли о высоком служении народу. Он, например, высказывался, что вот, мол, грянет революция, а это, Ольга Петровна, страшная буря, и спросится с нас, интеллигентов: что вы сделали для народа? А ответить-то и нечего будет".

Куприна связывали с Батюшковым прочные узы дружбы, выдержавшей серьезные испытания. Федор Дмитриевич, редактор журнала "Мир божий", был известен в научном и писательском мире как честный и добрый человек, способный на бескорыстную дружбу. Забота, постоянное дружеское участие Батюшкова были очень важны для Куприна. Батюшков в свое время помог Горькому, только начавшему литературный путь; поддерживал дружеские отношения с Чеховым.

Федор Дмитриевич - профессор истории всеобщей литературы - познакомил Куприна с произведениями западной литературы, в частности с французскими классиками Мольером, Расином, Бальзаком и другими. Куприн любил и высоко ценил произведения Золя, но больше всех любил Мопассана - большого мастера рассказа.

Куприн всегда отзывался о Батюшкове восторженно. В статье написанной после его смерти, он писал: "...Достоинство - а если кому угодно, недостаток этого воистину человека - заключался в его полной, органической неспособности лгать. Право, в этом смысле он был каким-то прекрасным уродом на пейзаже русской интеллигентной действительности. На его слово - не на "честное слово", не на клятву, а на простое: Да и нет,- можно было положиться тверже, чем на всякие временные законы и декреты. Иногда эта верность слову у него выходила трогательно-смешной. Так, в 1902 году, по поводу мартовского избиения студенческой сходки на Казанской площади, профессора Петербургского университета единодушно вышли в отставку (в их числе и Ф. Батюшков). Потом они все постепенно опять заняли кафедры. Но Батюшкова так никто и не мог уговорить читать лекции. "Отставка есть отставка, выходит, что я не хозяин своему слову".

В Даниловском жила Лиза Гейнрих-Ротони. Ее отец, венгр по национальности, участвовал в венгерской революции 1848 года и, спасаясь от преследований, бежал в Россию. Его старшая дочь была женой Д. Н. Мамина-Сибиряка; вместе с ней жила и Лиза. Когда Лизе было десять лет, ее сестра умерла, и девочку устроили в семью Давыдовых. Она была на год младше Марии Карловны. Куприн увлекся Лизой. Это увлечение привело к тому, что давно назревавший разрыв с женой наконец произошел.

Батюшков уверял Лизу, что она должна "спасти" Куприна и, "если почетно быть сестрой милосердия на войне^*, то в тысячу раз почетнее ухаживать за великим человеком".

^* (Елизавета Морицевна была сестрой милосердия во время русско-японской войны.)

В 1907 году Куприн разошелся с Марией Карловной, а в 1909 году обвенчался с Елизаветой Морицевной.

Куприн мог много и напряженно, с упоением работать. Но увлеченный "друзьями", он подолгу пропадал в ресторанах петербургской литературной богемы. Богема, сгубившая не один талант, все больше втягивала Куприна в кутежи и попойки, мешала писать. Куприн тяготился этим, не раз скрывался от "друзей", чтобы работать. "Я боюсь нашествия моих венских друзей ("Вена" - ресторан в Петербурге.- В. Л.), и тогда пропала работа, пропало радостное настроение труда, пропала трезвая жизнь, с таким трудом установленная", - признается он в одном из писем. Он удирает в Гатчину, живет в Житомире, Одессе.

У жизнерадостного и любознательного Куприна нередко случаются приступы черной меланхолии, беспричинной усталости. Даже небольшое количество вина превращало доброго и благодушного Куприна в буйного человека с бешеными вспышками гнева. Но никогда он не поднимал руку на женщину, ребенка, животное, на слабое и униженное существо.

Большой была у Куприна любовь к детям. Это было не "сюсюканье", не подлаживание, а дружба. С детьми нельзя легкомысленно, по-шутовски обращаться, говорил он. Когда у Куприна спросили, какая среди многочисленных профессий, которыми он занимался, ему больше всего по душе, он, не задумываясь, ответил: "Работа с детьми". Куприн говорил: "Если бы мои скромные жизненные потребности были совершенно обеспечены, я писал бы одни хрестоматии и рассказы для детей. И писал бы их, терпеливо переписывая и переделывая по двадцать раз, доводя до возможного совершенства".

В конце 1910 года в Одессе состоялся необычайный спектакль. Вместе с известной артисткой Грановской в отрывках из оперетты "Прекрасная Елена", одноактной пьесе "Страничка романа" выступали А. И. Куприн, итальянский клоун Жакомино и известный борец Заикин. Инициатором и организатором этого спектакля был Куприн: нужно было собрать деньги для нуждающихся студентов Одесского университета (в университете были волнения, и студенчество подвергалось преследованиям со стороны властей). Открыто объявить о спектакле с такой целью, конечно, было нельзя, и поэтому спектакль состоялся как обычный бенефис популярной артистки. Деньги были собраны немалые - около восьмисот рублей.

Физически сильный человек, Куприн очень любил цирк - искусство, где так гармонически сочетаются сила, красота, спорт. С ранних лет он занимался различными видами тяжелой и легкой атлетики, боксом, фехтованием, верховой ездой, ездил на велосипеде.

Чуковский так описывает внешний вид Куприна:

"Александр Иванович производил впечатление человека даже чрезмерно здорового: шея у него была бычья, грудь и спина - как у грузчика; коренастый, широкоплечий, он легко поднимал за переднюю ножку очень тяжелое старинное кресло. Ни галстук, ни интеллигентский пиджак не шли к его мускулистой фигуре: в пиджаке он был похож на кузнеца, вырядившегося по случаю праздника. Лицо у него было широкое, нос как будто чуть-чуть перебитый, глаза узкие, спокойные, вечно прищуренные - неутомимые и хваткие глаза, впитывающие в себя всякую мелочь окружающей жизни".

Куприна интересовало буквально все. Он хотел понять и изучить жизнь циркачей, монахов, инженеров, рабочих, даже конокрадов. С рыбаками он часто уходил на промысел и сутками пропадал в бушующем море на маленьких суденышках, ежеминутно готовых пойти ко дну. Вместе с отрядом пожарных выезжал среди ночи на тушение пожара. Он мог разговаривать как равный с матросом, рыбаком, поваром, жокеем.

С большой любовью относился Куприн к начинающим литераторам, охотно делился с ними своим богатым жизненным опытом, поддерживал в неудачах, радовался успехам. Много полезных советов давал Куприн им, помогая совершенствовать свое мастерство.

"Избегайте, - говорил он, - ничего не обозначающих определений, например: "У него было приятное, открытое лицо". Мало ли приятных лиц. А читатель хочет знать - чем оно приятно, что делает его приятным и чем эта приятность отличается от приятности других лиц... Или у вас сказано: "Стояла сухая безветренная осень". Сухой и безветренной может быть и весна. А нельзя ли дать вашей осени такие черты, которые, во-первых, говорили бы, что это именно осень, а во-вторых, такая осень, которая вполне соответствует теме и сюжету вашего рассказа".

Наблюдательность Куприна была поразительной. Интересно, что многие близко знавшие Чехова, считали что у него голубые глаза. А Куприн увидел и доказал, что они "темные, почти карие, причем зрачок правого глаза был окрашен значительно сильнее, что придавало взгляду Антона Павловича, при некоторых поворотах головы, выражение рассеянности. Сухие веки несколько нависали над глазами, что так часто наблюдается у художников, охотников, моряков - словом, у людей с сосредоточенным зрением".

Знакомый Куприна Вержбицкий писал: "В те часы, когда на дворе кормили домашнюю птицу, Куприн, подолгу не двигаясь, сидел на скамейке и наблюдал воробьев, которые стаей налетали на крупу. Он утверждал, что "знает в лицо" каждого воробья и о повадках, о внешности и о характере отдельных экземпляров может написать рассказ".