"Мне нельзя без России"…

Февральскую революцию Куприн встретил в Гельсингфорсе, но, чувствуя, что не может быть вдали от событий, возвращается в Гатчину, где его застает Октябрьская революция. Он активно сотрудничает в петроградских газетах, выступая со статьями главным образом на политические темы. В этих статьях правильные оценки событий сочетаются с предубеждениями и ошибочными взглядами.

Куприн редактировал рукописи молодых писателей, сотрудничал в руководимом Горьким книгоиздательстве "Всемирная литература", написал большое предисловие к сочинениям Александра Дюма, которого очень любил, перевел с подстрочника, сделанного для него учителем Ксении, трагедию Ф. Шиллера "Дон Карлос" - для Шаляпина, который хотел выступить в качестве драматического актера в роли испанского короля Филиппа II.

А. И. Куприн и Ф. И. Шаляпин

У писателя рождается план издания газеты для крестьянства - "Земля". В программе газеты подробно излагаются вопросы, которые будут освещаться на ее страницах.

"Сейчас деревне до зарезу нужны: землемер, агроном, садовник, инженер, лесничий, сыровар, маслодел, коннозаводчик, учитель, врач, акушерка, санитар и т. д.". Куприн призывал к тому, чтоб деревенский специалист не гнушался "черной работой": "Настоящий агроном умеет пахать, боронить, косить и при случае починить телегу".

Газета, по замыслу Куприна, будет освещать насущные проблемы сельского хозяйства России: переход к многополью, посев кормовых трав и кормовых корнеплодов, широкое применение искусственных удобрений, борьбу с засухой, совершенствование животноводства, развитие сети дорог...

"Берегите лес! Это мы в нашей газете будем так же часто повторять, как в общежитии говорят "здравствуйте", "прощайте" и "благодарю". Уважение к дереву должно быть любовно внедрено в душу деревенского и городского ребенка еще в школе... Хищническая порубка леса должна преследоваться, как одно из наитягчайших преступлений...

Закон должен не только строго, но даже жестоко наказывать все запрещенные, варварские, опустошительные и несвоевременные способы охоты и лова".

Горячо любивший животных, писатель не случайно ставит программой газеты и "охранение лошади от дурного обращения".

Важной задачей газеты Куприн считает культурное просвещение жителей деревни:

"Газета стремится к поднятию умственного и культурного уровня народных масс на почве их благосостояния.

Одной из первых задач газеты будет художественная литература".

Куприн обратился со своим замыслом к Ленину.

О беседе с Лениным Куприн писал:

"Он указывает на кресло, просит садиться, спрашивает, в чем дело. Разговор наш краток. Я говорю, что мне известно, как ему дорого время, и поэтому не буду утруждать его чтением моего проспекта будущей газеты: он сам пробежит его на досуге и скажет свое мнение. Но он все-таки наскоро перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой".

В. И. Ленину идея понравилась: "Такую газету издавать стоит",- закончил Ленин.

Но задуманная Куприным газета не увидела света: ее задачи осуществило другое издание.

В тяжелое для молодой Республики Советов время, когда империалисты и вооруженные с их помощью белые армии готовились задушить Советскую власть, Куприн выступил с планом, где все проникнуто заботой о нуждах народа: о хлебе, о воде, о чистых просторных домах, об искоренении болезней, о школах, о сказках, о поэмах и цветах. Куприн хорошо знал жизнь русской деревни, это наглядно видно в рассказах "Болото", "Попрыгунья-стрекоза", "Черная молния" и других.

Куприн вел большую литературно-общественную работу, входил в редакционную и арбитражную комиссии Союза деятелей художественной литературы.

К концу 1918 года он твердо решил "работать с большевиками - писать, издавать, пропагандировать". В то время как в буржуазных газетах выливались потоки грязи на вождей революции, Куприн писал: "Я не сомневаюсь в честности советской власти, большевики, возглавляемые Лениным, проявили через Советы пламенную энергию", большевики - это люди "кристальной чистоты".

Но отношение Куприна к революции, к большевикам, как и у многих интеллигентов в те годы, было двойственным и противоречивым. Ему казалось, что в России из-за ее отсталости еще не сложились условия для победы революции. Куприн с грустью смотрел на разрушающийся традиционный уклад русской жизни, и это не могло не сказаться на публицистической деятельности Куприна и его художественном творчестве.

Позднее, в 1927 году, в рассказе "Сашка и Яшка" Куприн писал об уходящей России: "Все это я вспомнил, рассматривая на днях давнишние фотографии. Десять-двенадцать лет прошло от того времени, а кажется - сто или двести. Кажется, никогда этого не было: ни славной армии, ни чудесных солдат, ни офицеров-героев, ни милой, беспечной, уютной, доброй русской жизни... Был сон!.. Листки старого альбома дрожат в моей руке, когда я их переворачиваю..."

В рассказе "Гусеница" Куприн прославляет героизм русских женщин-революционерок - Веры Фигнер, Веры Засулич и других, а в рассказе "Гатчинский призрак" пишет, что большевики хотят всех людей в рай загнать прикладами. Куприн яростно выступает против продразверстки, политики "военного коммунизма". Рассказ "Старость мира" (июль 1918 года) полон трагизма. Нет ничего хорошего в жизни, мир идет к вырождению цивилизации, неизвестно, что делать, как жить. Пожалуй, нет у Куприна более мрачного рассказа.

О непоследовательности Куприна ярко свидетельствует, например, следующий эпизод. 22 июня 1918 года Куприн выступил в петроградской газете "Молва" со статьей "Михаил Александрович" - в защиту ... великого князя Михаила (брата Николая II). Лично великого князя Куприн не знал, но много слышал о нем, о его простоте и непритязательности, о морганатическом браке^*. Все это создавало вокруг великого князя романтический ореол и вызывало известные симпатии Куприна, хотя писатель никогда и не был монархистом.

^* (Морганатический брак - брак лица из царствующего дома и женщины не царского рода; такой брак официально не признавался и не давал прав престолонаследия жене и детям.)

Интересно, что статью Куприна сопровождало примечание: "Помещая эту статью А. И. Куприна, редакция оставляет ее на ответственности высокоталантливого автора".

Следственная комиссия при революционном трибунале расценила статью Куприна как подготовку "почвы для восстановления монархии", "прямой вызов революционной демократии и акт контрреволюции". Куприн был арестован, но через три дня освобожден.

Газета "Вольность" писала, сообщая об этом: "Лично писатель не был знаком с князем Михаилом Александровичем - единственная связь, существовавшая между ним и б. князем, заключалась в том, что детям А. И. Куприна и детям М. А. преподавала французский язык француженка Барле.

В восстановление монархии в России А. И. Куприн абсолютно не верит..."

В этой связи стоит вспомнить слова В. И. Ленина, сказанные в те годы о некоторых интеллигентах: "...Славные, добрые люди... ведь их сочувствие всегда с угнетенными, ведь они всегда против преследователей. А что сейчас они видят перед собой? Преследователи - это наша ЧК, угнетенные - это кадеты и эсеры, которые от нее бегают. Очевидно, долг, как они его понимают, предписывает им стать их союзниками против нас".

Интересно что через четыре дня после освобождения Куприн в той же "Молве" поместил статью "У могилы" - отклик на убийство эсерами пламенного большевистского оратора Володарского, в которой он, отдавая дань уважения погибшему, писал: "Большевизм, в обнаженной основе своей, представляет бескорыстное, чистое, великое и неизбежное для человечества учение!"^*

^* (Эту статью перепечатали многие советские газеты под заголовком "Интеллигенты, прочтите!", т. е. слово Куприна воспринималось как авторитетное выступление известного писателя за Советскую власть.)

Вот как непоследователен и противоречив был Куприн!

Куприн по-прежнему жил в Гатчине и почти каждый день бывал в Петрограде.

16 октября 1919 года Гатчина была занята наступавшими на Петроград войсками Юденича.

Куприна вызвали в белую контрразведку дать показания о комиссаре по охране Гатчинского дворца (его отпустили после показаний писателя); по настоянию Куприна было составлено обращение к гатчинцам, грозившее суровыми карами участникам погромов и самосудов.

3 ноября 1919 года Гатчина была освобождена. Вместе с отступающими белогвардейцами покинул родину и Куприн. Непродолжительное время он живет в Финляндии, а затем с семьей переезжает во Францию и поселяется в Париже.

"... В Париж мы приехали 4 июля 1920 года,- вспоминает Ксения Куприна. - Нас встретили знакомые - не помню, кто именно,- и проводили в очень посредственную гостиницу... недалеко от Больших бульваров... В первый же вечер мы решили всей семьей прогуляться по знаменитым бульварам. ... Мы решили поужинать в первом приглянувшемся нам ресторанчике. Подавал сам хозяин, усатый, налитый кровью... немножко под хмельком... Отец взял объяснения на себя, тщетно подбирая изысканные формулы вежливости, совсем пропавшие из обихода после войны. Хозяин долго не понимал, чего мы хотим, потом вдруг взбесился, сорвал скатерть со стола и показал нам на дверь. В первый, но не в последний раз я услышала: "Грязные иностранцы, убирайтесь к себе домой!" ...Мы с позором вышли из ресторанчика..."

Так начался восемнадцатилетний период изгнания, тоски по России.

В эмиграции Куприны, как и многие их соотечественники, жили плохо, бедствовали. Большие дома кишели жильцами. Теснота. Постоянная тревога за завтрашний день.

Куприн болезненно переживал свое положение, но был вынужден унижаться и просить о помощи. Писатель оживлялся только, когда вспоминал о России, о старых друзьях, о любимом цирке.

Уже много лет дружил Куприн с известным русским борцом, не раз выходившим победителем на аренах русских и зарубежных цирков, Иваном Заикиным. Александр Иванович тесно сошелся с ним в Одессе в 1909-1910 годах. Вместе с ним он осенью 1910 года летал на самолете и описал это в очерке "Мой полет".

А. И. Куприн. 1920-е годы

После Великой Октябрьской революции знаменитый писатель и прославленный русский борец оказались на чужбине. В одном из писем к Заикину (1925) Куприн пишет: "Наша жизнь теперь скучна, бедна и одинока. Скучно. Все знакомые нас забыли (да теперь и дорого быть знакомыми). Одно развлечение, когда за неплатеж закроют у нас газ, электричество или теплую воду или когда приходят выжимать налоги и подати бравые французские приставы. В этих случаях сердце бьется как-то живее и поневоле танцуешь, как карась на сковородке!"^*

^* (Иван Заикин жил в Румынии, где пользовался спортивной славой. (Румынский король даже предложил ему подданство.) Он приветствовал в 1940 году воссоединение Бессарабии, с 1918 года входившей в состав Румынии, с Советским Союзом; умер Заикин в 1949 году в Кишиневе.)

Кончилась русская слава. Шло время... Вот уже и старость пришла. Бунин вспоминает: "...Но всему есть предел, настал конец и редким силам моего друга: года три тому назад, приехав с юга, я как-то встретил его на улице и внутренне ахнул: ни следа не осталось от прежнего Куприна! Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся такой худенький, слабенький, что казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кроткостью, что у меня слезы навернулись на глаза. Как-то я получил от него... крупные, дрожащие каракули с такими нелепыми пропусками букв, точно их выводил ребенок... Все это и было причиной того, что за последние два года я не видел ни разу, ни разу не навестил его: да простит мне бог - не в силах был видеть его в таком состоянии".

Из Парижа Куприн посылал письма на родину, полные боли и тоски: "Сейчас дела мои рогожные... Ах, если бы вы знали, какой это тяжкий труд, какие унижения, какая горечь писать ради насущного хлеба, ради пары штанов, пачки папирос... Правда, иногда ласковый привет читателя умилит, обрадует, поддержит морально, да без него и странно было бы жить, думая, что вот возвел ты многоэтажную постройку, работу всей жизни - а она никому не нужна. И плохой советчик в одинокие минуты бедность".

"...Все, все дорожает. Зато писательский труд дешевеет не по дням, а по часам. Издатели беспощадно снижают наши гонорары, публика же не покупает книг и совсем перестает читать".

"...И нет дня, чтобы не были с утра до вечера заняты либо хлопотами об удостоверении личности, либо спешным взносом налогов: налогов прямых, косых, дополнительных, пооконных, потрубных, посемейных, подоходных, прожиточных, квартирных, беженских, эмигрантских, потом за все четыре румба, за то, что вы брали ванну, чаще чем раз в год, и за количество штанов и подштанников... Руки делаются свинцовыми, и перо выпадает из рук".

Постепенно писатель приходит к выводу, что покинул родину напрасно, что это была тяжелая ошибка. Но как исправить ее? Ведь родина не простит!.. "Сама мысль о возвращении на родину казалась мне несбыточной мечтой", - писал он.

Куприну хотелось купить домик где-нибудь подальше от городского шума. Но об этом не приходилось и мечтать - не было денег. Сняли дачу под Парижем, но и тут писателю было не по себе. Он говорил, что сирень пахнет здесь керосином.

Жили в небольшой квартирке с маленьким палисадником, в котором никак не приживались цветы, несмотря на все старания Куприна.

Как Куприн жил в эмиграции, видно из его писем к Лидии - дочери от первой жены. "... Живется нам - говорю тебе откровенно - скверно. Обитаем в двух грязных комнатушках, куда ни утром, ни вечером, ни летом, ни зимой не заглядывает солнце... Ужаснее всего, что живем в кредит, то есть постоянно должны в бакалейную, молочную, мясную, булочные лавки; о зиме думаем с содроганием: повисает новый груз - долги за уголь".

В Париже скопилось свыше пятидесяти тысяч русских эмигрантов. Среди них были и недобитые генералы Врангель, Деникин, Юденич, и неудавшиеся "правители" Керенский, Милюков, и "цвет" русской интеллигенции Мережковский, Гиппиус и другие. Все эти эмигранты кипели бешеной злобой к революции и большевикам, предсказывали скорую гибель России, клеветали на новый строй, обвиняя большевиков в разных зверствах. М. Горький писал: "Их ненависть к большевикам - это в сущности ненависть к народу, который, поняв их ничтожество, не мог удовлетворить их надежд. Их оружие борьбы против народа - клевета и ложь".

Колония русских эмигрантов в Париже постоянно была раздираема распрями. А. И. Куприн писал Марии Карловне в феврале 1924 года: "...существовать в эмиграции, да еще в русской, да еще второго призыва - это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили дюжину тухлых яиц. В прежние времена, ты сама знаешь, я сторонился интеллигенции, предпочитая велосипед, огород, охоту, рыбную ловлю, устную беседу в маленьком кружке близких знакомых и собственные мысли наедине... Теперь же пришлось вкусить сверх меры от всех мерзостей: сплетней, грызни, притворства, подсиживания, подозрительности, мелкой лести, а главное, непродышной глупости и скуки. А литературная закулисная кухня... Боже, что за мерзость!"

Куприн не участвовал в политических выступлениях монархистов-эмигрантов, зло высмеивал тех, кто еще мечтал о возможности возвращения России к монархическому строю. Он напоминает белым эмигрантам, что народ в новой России стал "совсем, совсем другой", неузнаваемый и что с этим "надо считаться". Крестьяне, получившие землю, не признают никакой другой власти, кроме советской. Эмигранты-интеллигенты, собирающиеся в Россию, чтобы ею управлять, вызывали ироническую улыбку у Куприна. Он считал, что Россия в них, так же как и в помещиках, не нуждается и не будет нуждаться. Но в своих статьях в белоэмигрантских газетах Куприн выступал и против большевиков. В статье "Сказочный принц" он пытается выдвинуть свою программу переустройства России. В наивно-утопическом, демократическом государстве, построенном "на широко конституционных началах", все граждане равны, а мудрый глава государства, "избранный всероссийским вечем", только и делает, что заботится о благе народа, протягивает руку рабочему человеку через головы капиталистов, создавая для него идеальное во всех отношениях рабочее законодательство. Причем, понимая наивность своих позиций, Куприн в этой же статье пишет о себе: "Я только мечтатель-сказочник".

Отрыв от родины, от всего, что было таким близким и родным писателю, отрицательно сказался и на художественном творчестве Куприна. Жизнь эмигрантских кругов с ее дрязгами, пошлостью, скукою и глупостью, естественно, не могла дать пищи для настоящего творчества.

Вспоминая тех русских писателей, которые плодотворно работали, живя за границей, Куприн говорил журналисту эмигрантской газеты:

"Писал здесь в Париже Тургенев. Мог писать вне России. Но был он вполне европейский человек; был у него здесь собственный дом и, главное, душевный покой. Горький и Бунин на Капри писали прекрасные рассказы. Бунин там написал "Деревню"... Но ведь было у них тогда чувство, что где-то далеко есть у них свой дом, куда можно вернуться - припасть к родной земле... А ведь сейчас чувства этого нет и быть не может; скрылись мы от дождя огненного, жизнь свою спасая...

Есть люди, которые по глупости либо от отчаяния утверждают, что и без родины можно. Но, простите меня, это все притворщики перед самими собой. Чем талантливее человек, тем труднее ему без России".

Куприн обращается к прошедшим дням, к воспоминаниям, к далекой, но близкой сердцу России. Художественные произведения, созданные Куприным в эмиграции, - главным образом воспоминания, облеченные в беллетристическую форму. Таковы рассказы "Ночь в лесу", "Царев гость из Наровчата", "Тень Наполеона". Из-под пера талантливого писателя стали выходить произведения, мелкие по темам, хотя и тщательно по-купрински отделанные. "О чем же писать? Ненастоящая жизнь здесь. Нельзя нам писать здесь. Писать о России по зрительной памяти я не могу. Когда-то я жил там, о чем писал? О балаклавских рабочих писал и жил их жизнью, с ними сроднился. Меня жизнь тянула к себе, интересовала, жил я с теми, о ком писал. В жизни я барахтался страстно, вбирая ее в себя... А теперь что? Все пропадает".

"Ну, что же я могу с собой поделать, если прошлое живет во мне со всеми чувствами, звуками, песнями, криками, образами, запахами и вкусами, а теперешняя жизнь тянется передо мной как ежедневная, никогда не истрепленная фильма".

В его творчестве эмигрантских лет много рассказов сказочного и исторического характера: "Кисмет" (1923), "Принцесса-дурнушка" (1927), "Однорукий комендант" (1923); воспоминания о цирковых артистах: "Дочь великого Варнума" (1927), "Ольга Сур" (1929) и другие.

Замечательный рассказчик, Куприн был внимательным слушателем, и теперь многочисленные рассказы, услышанные им когда-то от "бывалых" людей, оживали на страницах его произведений.

Исповедью писателя стала "Родина" - произведение, которое нельзя читать без чувства боли. Куприн скорбит об утрате России, любимой Москвы. "С трехлетнего возраста до двадцатилетнего я - москвич... Потребностью, которую безмолвно и чутко понимала моя покойная мать, было для меня хоть раз в неделю побывать в городе, потолкаться по его жарким и пыльным улицам, понюхать его известку, горячий асфальт и малярную краску, послушать его железный и каменный грохот".

Куприн закончил "Юнкеров" - роман тематически продолжающий "Кадетов".

Тоской по родине, по людям, с которыми было много пережито, во многом объясняется совершенно явная идеализация далекой юности в "Юнкерах". Идеализировано описывается режим в военном училище, отношения между юнкерами и училищным начальством. Оказывается, все совсем неплохо. И герой повести Александров довольно быстро почувствовал, что "ружье не тяжелит". У него выработался "большой и крепкий шаг", а в душе - "гордое сознание" того, что он принадлежит к семье славного Александровского училища. Между юнкерами из богатых и бедных семей нет вражды. Все они равны, офицеры училища "незаметно терпеливы" и "сурово участливы", среди них нет невежд, пьяниц и жестоких истязателей, знакомых нам по повести "Кадеты". Все изменилось. Но "изменились", конечно, не офицеры и юнкера, не обстановка в училище, а изменился взгляд писателя на прошлое.

"Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бородку, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него... Спокойная, великая радость, как густой золотой поток, льется из его глаз.

Какие блаженные, какие возвышенные, навеки незабываемые секунды!.. Он постигает, что вся его жизнь и воля, как жизнь и воля всей его многомиллионной родины, собралась, точно в фокусе, в одном этом человеке... и получила непоколебимое, единственное, железное утверждение".

Трудно поверить, что все это написала рука, создавшая "Поединок"!

Но в другом произведении периода эмиграции, в рассказе "Последние рыцари", Куприн резко осуждает карьеризм и бездарность офицеров и генералитета, тупоумие "стратегов", которые и войны-то близко не видели. Простому, скромному, честному капитану Тулубееву и генералу Л., которого солдаты любят за справедливость и отзывчивость и который отличается глубоким "знанием военной науки, распорядительностыо, находчивостью, представительностью и замечательным умением обращаться с солдатами", противопоставляется особа царской фамилии, "молодой княжонок", прославившийся кутежами, долгами да скандалами. Генерал Л. строго наказал отпрыска дома Романовых, за что имел большие неприятности. Но авторитет его среди солдат еще больше вырос.

Белая эмиграция увидела в рассказе клевету на "победоносную" русскую армию.

Среди произведений Куприна, написанных в эмиграции, значительное место занимают рассказы о животных, отмеченные большим мастерством, тонким проникновением в "психологию" животных: "Ю-Ю", "Завирайка", "Бальт", "Ральф". Так же как в охотничьих очерках "Ночь в лесу", "Вальдшнепы", Куприн обращается к воспоминаниям о родине, любуется красотами родной русской природы.

Даже в произведениях, отражающих зарубежную действительность, таких как "Золотой петух" и особенно "Юг благословенный" - серии очерков о провинциальной Франции, отдавая должное красотам французского пейзажа, Куприн вспоминает черты родной русской природы, и все его симпатии оказываются безоговорочно отданными ей. "С чем сравнить этот пейзаж? - задает себе вопрос писатель, рассказывая о Верхних Пиринеях. - Там, где он красив,- ему далеко до великолепной роскоши Кайтаурской долины и до миловидного, нарядного Крыма. Там, где он жуток, - его и сравнить нельзя с мрачной красотою Дарьяльского ущелья. Есть местами что-то похожее и на Яйлу и на Кавказский хребет, но ведь давно известно, что у нас было все лучше!"

В цикле очерков "Париж домашний", наблюдая парижских каменщиков, он пишет, что они "совсем похожи на русских (Мишевского уезда, Калужской губернии)", а любители голубей гоняют птицу, совсем как в Москве.

Где бы ни был Куприн, постоянно возникает в его сознании образ родины. Рассказывая о своих встречах с рыбаками Прованса, писатель в серии очерков "Мыс Гурон", замечает "Что говорить! Очень хороший народ провансальские рыбаки: красивы, стройны, ласковы, ловки, мужественны. Но гляжу я на них из моего окошка, вспоминаю далекое-далекое прошлое, ревниво сравниваю славных провансальсих рыбаков с моими балаклавскими листригонами, и, - что поделаешь, - сердце мое тянется к благословенному Крыму, к сине-синему Черному морю".

Во всех очерках о Франции, относящихся к последнему периоду творчества Куприна, видна одна характерная особенность: грусть по уходящему, явно идеализированному прошлому и сожаление по поводу наступления со всех сторон ненавистного капиталистического прогресса. Чуткий, наблюдательный художник, Куприн подмечает много верного и справедливого, когда говорит о капиталистических "цивилизаторах". Побывав в Сен-Совере, маленьком городке Франции, он пишет: "Что за благословенный уголок облюбовали американцы и англичане. А ведь давно известно, что там, где повелись жить мистер Доллар и сэр Фунт, нам, простым смертным, не житье".

Куприн возмущается исчезновением из городов и сел Франции многих памятников старины. Он пишет: "Среди американцев-миллионеров давно уже вошло в спортивное обыкновение покупать картины, статуи, библиотеки, мебель, посуду Старого света. Теперь они стали покупать целиком старинные замки, церкви, чуть ли не целые древние города, с пейзажами, горами и озерами, для того чтобы восстановить это у себя в Чикаго или в Детройте". Куприн проявлял чувство озабоченности и тревоги перед угрозой новой войны, которая, предсказывал писатель, будет более страшной по своим последствиям, чем первая мировая война.

Все чаще и более резко отзывается Куприн об эмигрантской литературе - многочисленных мемуаpax деятелей царской России, пытающихся представить самодержавный строй в розовом свете.

И в то же время произведения советской литературы, с которыми Куприн познакомился, вызвали у него большой интерес и одобрение. Так, например, в 1931 году Куприн назвал самым значительным произведением, наряду с рассказом И. Бунина "Солнечный удар", повесть В. Катаева "Растратчики".

В письмах с теплотой и нежностью вспоминает Куприн покинутую родину. В январе 1927 года он пишет великому русскому художнику Илье Ефимовичу Репину: "И как хочется настоящего снега, русского снега, плотного, розоватого, голубоватого, который по ночам фосфоресцирует, пахнет мощно озоном; снега, который так сладко есть, черпая прямо из чистейшего сугроба. А в лесу. Синие тени от деревьев и следы, следы: русаки, беляки, лисички-сестрички, белки, мыши, птицы".

В другом письме от 6 августа 1926 года Куприн пишет: "Эмигрантская жизнь вконец изжевала меня, а отдаленность от родины приплюснула мой дух к земле!"

В статьях "Нансеновские петухи", "Внутри России" Куприн, с одной стороны, отказывал эмигрантским лидерам и идеологам в праве на славянство и на какую бы то ни было роль в новой России, с другой - показывал достижения молодой Советской власти в первые годы революции и сдвиги в сознании народа, каких не могли добиться при царизме "ни помещик, ни агроном, ни сам г. исправник".

К концу 20-х - началу 30-х годов запас жизненных впечатлений, вывезенных Куприным из России, в значительной степени иссяк, и в середине 30-х годов Куприн фактически прекращает литературную деятельность.

Последним значительным произведением писателя была повесть "Жанета", законченная в 1933 году.

Старый профессор Симонов, потеряв семью и родину, оказался один в большом и чужом городе. Случайное знакомство с "принцессой четырех улиц" Жанетой осветило его одинокую жизнь. Миловидная, черномазая девчонка с грязноватыми ручонками, вызвала в старом профессоре чувство нежности. Финал повести грустный: Жанету увозят из Парижа, и снова профессор остается один, не считая черного кота. Он, конечно, вызывает сочувствие, но сам виноват в своем одиночестве, покинув родину.

Материальные условия жизни семьи Куприна, как и многих других русских эмигрантов, все ухудшались и ухудшались... Приходилось брать в долг у лавочников, не упускавших случая обсчитать и нажиться.

Когда серьезно заболела Ксения, дочь писателя, и ее надо было отправить в Швейцарию для лечения, пришлось устроить благотворительный вечер да еще брать деньги в долг. Затем врачи посоветовали пожить девушке на юге - устроили лотерею, на которой распродали семейные реликвии; пришлось расстаться и с рисунком, недавно подаренным И. Е. Репиным.

В 1926 году открыли переплетную мастерскую, но дело не пошло; устроили книжный магазинчик, но и тут успеха не было, В 1934 году магазин превратили в русскую библиотеку. Ее посетители, русские эмигранты, часто до хрипоты спорили между собой: бывшие деникинцы обвиняли бывших красновцев, кадеты - эсеров... "Ненавижу эти голоса, ненавижу..." - говорил Куприн, до которого доносились звуки перебранки.

Ксения работала манекенщицей, потом снималась в кино. Но заработанные деньги уходили на туалеты, и ночами мать с дочерью поднимали петли на чулках и перешивали старые платья.

Бедность принимала все более жестокие формы. Нередко за неплатеж отключались газ, электричество, телефон... наступал мрак и холод. Доходило до того, что семья питалась каштанами, собранными в лесу.

У Куприна меняется почерк, ему становится трудно писать, он начинает плохо видеть, теряет ориентацию. Ему по-прежнему докучают незванные эмигрантские гости. Ксения Куприна вспоминает:

"Однажды к нему вошла жена доктора Харитонова, лечившего отца, и, сюсюкая, спросила:

- Александр Иванович, вы меня узнаете? Не смотря на нее, он ответил:

- Нет.

Тогда она спросила:

- А доктора Харитонова вы знаете?

- Да, очень хороший человек, - тепло сказал Куприн.

- А что вы думаете о его жене? - жеманно спросила дамочка, желая услышать комплимент.

- Стерва...- коротко произнес отец.

Точно ошпаренная, дамочка выскочила из комнаты и, закатив глаза и ломая руки, воскликнула:

- Ах, бедный, бедный Куприн!

А в это время бедный Куприн трясся от беззвучного смеха".

Все чаще писатель думает о возвращении на родину. Но ему кажется, что он - "великий грешник перед родиной" - не будет прощен и Советское правительство не разрешит ему вернуться домой. Он боится, что не найдет себе там дела: "Кокон моего воображения вымотался, и в нем осталось пять-шесть оборотов шелковой нити",- пишет он Марии Карловне.

"...Самая мысль о возможности возвращения в Советскую Россию, - признавался Куприн, - казалась мне несбыточной мечтой".

"Знаете ли, чего мне не хватает? - читаем мы в купринском письме Репину. - Это - двух-трех минут разговора с половым из Любимовского уезда, с зарайским извозчиком... Я изнемогаю без русского языка!"

Когда художник Билибин - известный иллюстратор пушкинских сказок - перед отъездом в СССР пригласил к себе Куприных, писатель воскликнул: "Боже, как я вам завидую!" Билибин взялся поговорить с советским послом о возвращении Куприна на родину, и писателя пригласили в советское посольство. Ехать туда было не так-то просто: узнай о стремлении писателя уехать в Советскую страну, о новой "измене" старой России, эмигрантская белогвардейская пресса подняла бы дикую травлю старого и больного писателя. Пришлось ехать в посольской машине, которая к тому же остановилась на соседней улице.

Уезжали тайком. Провожала только вдова Саши Черного. С собой Куприн вез корзинку с кошкой Ю-Ю. "Ты понимаешь... домой еду..." - сказал он дочери и даже зажмурил глаза...

Когда "невероятное известие" об отъезде Куприна распространилось по Парижу, злобе белой эмиграции не было границ. "Стерва" Харитонова, которой перед отъездом жена писателя послала старинную серебряную вазу с конфетами - признательность ее мужу за уход за Куприным, ворвалась к Ксении и швырнула вазу, заявив, что она не принимает подарки от "чекистов". Ночью незнакомые голоса по телефону пророчили Куприну неизбежный расстрел в СССР. Помогавшая Ксении по хозяйству работница заявила, что не будет больше приходить, потому что другие эмигранты, у которых она работала, заявили: они не дадут ей работы, если она будет общаться с "чекисткой".

Но раздавались и другие голоса:

"Старого больного человека судить нельзя",- писал И. Бунин.

"Осуждать его нелегко. Могу только пожелать ему счастья. Возможно, что его решение будет соблазном для других эмигрантов ... Это дело совести каждого ..." (М. Алданов).

"Е. М. Куприна увезла на родину своего больного старого мужа. Она выбилась из сил, изыскивая средства спасти его от безысходной нищеты. Давно уже слышали призывы - "Куприн погибает!" Для них собирали, вернее, выпрашивали гроши... Не он нас бросил. Бросили мы его" (Н. А. Тэффи).