Глава VI Куприн и дети.

Гринька, четырехлетний сын нашей кухарки, был очень ко мне привязан. Я поселила его в своей комнате, и он, цепко держась за мое платье, всюду ходил за мной. Это был тихий ребенок, не любивший суеты и шума. И когда горничная Феня начинала ловить его в коридоре и тормошить, он со слезами отбивался от нее и спасался в моей комнате. Он взбирался на диван и, примостясь здесь со своими игрушками, шепотом разговаривал сам с собой. Когда кто-нибудь приходил ко мне, он замолкал и недружелюбно поглядывал на гостя.

- Дети ужасно ревнивы,-говорил Александр Иванович, когда, несмотря на все попытки завоевать расположение Гриньки, тот, с недоверием смотря на него, старался спрятаться за моей спиной. - Он вас ревнует ко мне, а ревность детей так же упорна и беспощадна, как и взрослых. В детстве, когда мать целовала чужих детей, я после этого не подходил к ней и долго помнил о ее измене. Вы ведь знаете Люлю. Мне кажется, что не было человека, который бы так остро ненавидел меня, как этот ребенок, дочь вашей подруги Лёди Елпатьевской - Людмилы Сергеевны Кулаковой.

У мужа Людмилы Сергеевны было имение Скели на одном из склонов Чатырдага. П. Е. Кулаков был агроном. Погруженный в хозяйственные заботы, он почти безвыездно жил у себя. Но Людмила Сергеевна скучала без общества и подолгу гостила у своих родителей в Ялте. Хорошенькая, веселая, кокетливая молодая женщина, она была на десять лет моложе мужа - бесцветного и неинтересного человека. Он был очень большого роста и лицом похож на "унылого верблюда", как удачно сказал о нем Бунин.

У Елпатьевских всегда бывало очень людно. У Людмилы Сергеевны было много поклонников, и в прошлом году, как вам известно, я, Бунин, Федоров, наш приятель художник Нилус и еще несколько молодых людей составляли ее свиту. Ухаживали мы все за ней наперебой^*, стараясь друг перед другом отличиться. Это ее занимало, но успехом никто не пользовался.

^*(В одном из писем А. И. Куприна из Парижа в Загреб (Сербия), где жила дочь С. Я. Елпагьевского Людмила Сергеевна Врангель (по первому мужу Кулакова), Александр Иванович спрашивал ее: "Не забыла ли Людмила Сергеевна на расстоянии ужасного количества лет своего друга, друга Вашей молодости, раба Вашего и божьего Куприна?.. Вы, вероятно, и не подозревали того, что я в Вас был немножко влюблен? И, конечно, не помните, как смешно и печально окончился этот односторонний роман?

Мы спускались с Дарсановского холма в ослепительно яркий летний день. Вы были в белом легком платье, которое Вам изумительно шло. Я в чем-то светло-синем из альпача или фланели. И вот когда мы обогнули церковь, на самом крутом месте спуска, и на самом критическом месте разговора, случилась катастрофа. Мне помнится, будто я уже прижал левую руку к сердцу, а правую готов был простереть к голубому небу, как вдруг споткнулся, упал поперек густо пыльной дороги и покатился по ней, подобно кегли. Встал я белый как мельник, и на этом белом фоне - пунцовое от стыда лицо. Первым Вашим движением было - убежать или сделать вид, что Вы вовсе не знакомы с экстравагантным молодым человеком, вздумавшим кувыркаться средь бела дня на улице модного курорта. Но природная доброта взяла верх. Вы не только не бросили меня в этом моем идиотском положении, но даже милостиво помогли мне привести себя в сравнительно человеческий вид. Помните?" (ЛБ. Сообщено А. К. Бабореко)).

Сергей Яковлевич Елпатьевский и его жена Людмила Ивановна относились ко мне особенно хорошо, поэтому я чаще других бывал у них в доме и виделся с Людмилой Сергеевной. Она очень любила свою пятилетнюю дочь Люлю - пухлого, раскормленного, капризного ребенка, которым в угоду матери восторгались все ее поклонники. Таких избалованных детей - деспотов и кумиров всего дома - я никогда не любил, хотя вообще детей люблю. Как только мы с Людмилой Сергеевной оставались вдвоем и я начинал блистать остроумием, стараясь показать себя с наивыгоднейшей стороны, Люлю, каким-то чутьем угадывая мое присутствие, выбегала из детской, устраивалась около матери и, ежеминутно перебивая меня, обращалась к ней с различными вопросами, всячески стараясь оттеснить меня в сторону и всецело завладеть ее вниманием. Стоило мне предложить Людмиле Сергеевне пройтись со мной по набережной, как Люлю, уцепившись за платье матери, начинала кричать: "И я, и я пойду гулять!" - "Пойди гулять с фрейлейн",- говорила ей мать. В ответ раздавались еще более дикие крики: "Не хочу с фрейлейн, хочу с тобой!" И Людмила Сергеевна, смеясь, соглашалась: "Ну что ж, позови фрейлейн, пусть она тебя оденет. Пойдемте все на набережную".

И мой план прогулки вдвоем - я уже тщательно обдумал красивые лирические фразы, которыми хотел очаровать Людмилу Сергеевну, - рушился.

Однажды, получив гонорар из "Одесских новостей", я решил действовать на ребенка подкупом. В кондитерской Вернэ я купил красивую коробку с шоколадными конфетами и, придя к Елпатьевским, как только появилась Люлю, поднес ее девочке. Не сказав ни слова, она сумрачно посмотрела на меня и отошла в сторону. Повернувшись спиной к матери и ко мне, она медленно развязала ленточку и бросила ее на пол, потом, открыв коробку, начала что-то тихонько бормотать. Увлеченная разговором, Людмила Сергеевна не обращала внимания на девочку, я же незаметно внимательно следил за ней. И вот я увидел, как Люлю, вынимая конфеты, одну за другой бросала их на пол и, растоптав ногой, Довольно громко приговаривала при этом: "Куприн фэ, Куприн фэ". Затем следовал плевок и падала следующая конфета. Обернувшись, Людмила Сергеевна заметила под ногами у девочки большое темное пятно от размазанного по полу шоколада. "Люлю, - вскрикнула она, - что ты делаешь?"

Но Люлю продолжала свое занятие, сопровождая его теперь уже громкими возгласами: "Куприн фэ, Куприн фэ!" "Вот паршивая девчонка, - подумал я. - Может быть, ее хоть теперь уберут из комнаты и ей достанется, наконец?!" Но Людмила Сергеевна залилась веселым звонким смехом и, обращаясь ко мне, сказала: "Правда, какая она забавная? Фрейлейн, фрейлейн, идите скорее, смотрите, что делает Люлю. Надо вымыть ей ручки, и, кажется, она запачкала платьице".

Прибежала фрейлейн и, всплеснув руками, закричала: "Mein Gott! Dieses launische Kind"^*.

^*(Боже мой! Этот капризный ребенок (нем.). и пойти заканчивать ее к моему приятелю, художнику Нилусу.)

Прибежала и бабушка и... конечно, пришла в восторг: "Какой необыкновенный, удивительный ребенок наша Люлю".

Я же в душе желал этому необыкновенному ребенку куда-нибудь провалиться.

Больше я уже не пытался снискать расположение Люлю.

Вообще взрослые любят дразнить детей (к сожалению, в детстве я часто это испытывал и уверен, что именно это в значительной степени испортило мой характер). Но немногие знают, как умеют дети дразнить взрослых, какой изобретательности достигают они в этом злом развлечении.

В Одессе, там, где я нанимал комнату, у хозяйки был мальчик лет шести. Как-то, когда я был занят спешной работой, Юра играл около моего окна, выходившего во двор. Я сказал, что он мне мешает, и просил уйти подальше от окна. Не тут-то было. Моя просьба мальчику не понравилась. Он подошел к окну еще ближе и, приплясывая, начал на все лады выпевать: "Каля поляля, каля поляля..." Я опять попросил его удалиться. Тогда он на минуту куда-то исчез, а затем вернулся с пустой консервной банкой и палкой в руках. Словно в барабан ударяя по банке, он под этот аккомпанемент снова затянул "каля поляля, каля поляля". И так как этому не предвиделось конца, то я должен был прервать работу

Этот гнусный мальчишка положительно изводил меня. Стоило мне сесть за письменный стол, как он немедленно откуда-то появлялся под моим окном. Какими только терзающими уши "музыкальными инструментами" вроде свистулек из стручков акации, трещоток и жестянок он не пользовался, неизменно сопровождая все это пением "каля поляля"!

Часто я, как чеховская Зиночка, мечтал поймать этого маленького негодяя где-нибудь за сараем и как следует надрать ему уши. Но стоило мне появиться на дворе, как он предусмотрительно ретировался и неизменно держался на почтительном расстоянии. Подкуп на него не действовал. Я покупал ему карамель, дарил разные мелочи и деньги, - все это он брал и немедленно начинал исполнять "каля поляля".

Я должен был переменить квартиру.