Глава VII Свадьба. - Два венца. - Квартира у столяра. - Рассказы А. И. Куприна о киевской жизни. - Дог. - Сотрудничество в киевских газетах.- Шутливые заметки-"светская хроника". - Гонорар-голубой корсет.

Время до свадьбы проходило стремительно быстро, наполненное утомительной и ненужной суетой. Александр Иванович приходил только к обеду. Днем он был в "Журнале для всех", а вечером нельзя было ни о чем серьезно поговорить - ежеминутно нас прерывала моя тетушка, то спрашивавшая Александра Ивановича, исполнил ли он ее поручения, то награждая его новыми.

- Вот если бы вы не спешили со свадьбой, - говорила она при этом, - все было бы не торопясь сделано к осени.

Наконец третьего февраля настал день свадьбы.

Венчание было назначено на час дня. К двенадцати часам я была уже причесана и одета в подвенечное платье. Парикмахер приколол мне фату и венок.

В столовой собрались только те, кто должны были провожать меня в церковь: посаженая мать - Ольга Францевна Мамина, посаженый отец - Николай Константинович Михайловский и четыре шафера: Н. И. Туган-Барановский, А. Г. Мягков и два сына Н. К. Михайловского - Николай и Марк.

И хотя по ритуалу Александр Иванович должен был встретиться со мной только в церкви, он был тоже в столовой, когда я вошла поздороваться.

Мне сразу бросился в глаза растерянный вид всех собравшихся. У тети Оли на глазах были слезы. При моем появлении она спешно закрыла большую белую коробку.

Я почувствовала беспокойство, поцеловалась с ней . и спросила: "Что у тебя в коробке?"

Она молчала. Ответил Александр Иванович:

- Ольга Францевна не знала, что тетя Вера уже позаботилась о подвенечных цветах и привезла еще одну коробку... Что ж, Маша, - сказал Александр Иванович,- быть тебе два раза замужем. Такая примета. А в приметы я верю.

По настоянию моей матери приглашений разослано было много, а явилось в церковь еще больше, когда стало известно, что венчать будет Григорий Петров. Все ждали, что по окончании венчания ом выступит с проповедью. Но, сняв у алтаря ризу, он подошел к нам и, крепко пожав руку мне и Александру Ивановичу, сказал: "Будьте счастливы". Присутствовавшие в церкви были разочарованы.

В примыкавшем к церкви большом белом зале, где па стенах в парадных формах красовались цари, происходило поздравление.

- Скоро эта кукольная комедия кончится, - наклонясь ко мне, шепнул Александр Иванович. - Вас уже все дамы и бородатые, лысые, бритые мужчины перецеловали или не все?

Александр Иванович знал только очень немногих. Натянуто улыбаясь, он произносил общепринятые любезные слова, а сам с нетерпением ждал конца церемонии.

Однако кукольная комедия продолжалась долго. В зале был сервирован стол. Гостям предлагали шампанское, фрукты, конфеты, торты - словом, все, что полагается во время дневного приема. Пожилые гости скоро уехали, Оставалась молодежь и те, кто себя к ней причислял. Разбиваясь на группы, они весело болтали, что очень задерживало дома обед.

Тетя Вера была москвичка, и все московские обычаи были для нее святы. Поэтому ее нельзя было убедить в том, что никакого торжественного свадебного обеда не должно быть, когда моя мать больна и присутствовать на нем не может. Все равно тетушка настояла на своем.

В церкви нас задержала веселившаяся молодежь, и мы приехали домой с значительным опозданием.

Закуска была почти съедена, а гости очень веселы. Не обошлось и без скандала.

Крайне сдержанный, корректный, непьющий Ангел Иванович Богданович был совершенно пьян.

Случайно он оказался за столом с близкой приятельницей Александры Аркадьевны А. Я. Малкиной - издательницей журнала "Юный читатель". Они друг друга недолюбливали: Богдановичу не нравилась слишком крупная материальная поддержка, которую оказывала Александра Аркадьевна этому журналу. И Малкина это знала. Между ними началась пикировка, которая перешла в ссору^*.

^*(А. И. Куприн писал Л. И. Елпатьевской в феврале 1902 года: "...3 февраля была свадьба моя с Мусей... Ангел напился до потери человеческого образа и сцепился с Анной Яковлевной Малкиной ("Юный читатель"). Интересно тут у них, у обоих, сказалось взаимное раздражение и долго скрываемая ревность к Александре Аркадьевне, к влиянию на нее и на дела и т. д. Оба наговорили друг другу неприятностей, и Ангел закончил заявлением, что "он теперь в журнале монарх, так как Александра Аркадьевна при смерти"... Вместо того, чтобы уйти или переменить разговор, она (Малкина), несмотря на то, что ее предупреждали и удерживали, продолжала наскакивать на Ангела и подзуживать его... а потом хлопнулась в истерику и заставила всех за собой ухаживать целый час..." (ИРЛИ).)

- Скоро прекратятся пособия! У меня этого не будет! Я этого не допущу!-кричал Богданович, имея в виду тяжелое состояние Александры Аркадьевны, которая лежала за две комнаты от столовой.

У Малкиной началась истерика.

И только вмешательство Н. К. Михайловского прекратило этот скандал.

Татьяна Александровна, жена А. И. Богдановича, увезла Ангела Ивановича домой, и только теперь присутствующие обратили внимание на нас и продолжали пить уже за наше здоровье.

Шутливо-назидательную речь, обращенную главным образом к Александру Ивановичу, произнес Д. Н. Мамин-Сибиряк.

Обед затянулся до десяти вечера, когда мне и Александру Ивановичу наконец можно было отправиться к себе домой.

Александр Иванович нанял небольшую комнату у столяра, недалеко от квартиры моей матери, чтобы всегда я была близко от своего родного дома. Наш хозяин- одинокий старик лет шестидесяти - днем был

занят в какой-то мастерской, а в свободное время работал на себя. Он был краснодеревец, любил свое дело и дома ремонтировал различную старинную мелкую мебель красного дерева, а на заказ делал шкатулки, рамки, киоты. Проходить в нашу комнату надо было через его помещение.

Старик приветливо встретил нас и тотчас же предложил поставить самоварчик.

- Небось притомились. Свадьба - дело нелегкое... Покушайте чайку, -добродушно сказал он.

- А правда, Машенька, стыдно признаться, - я зверски голоден. А ты как?

- Из-за этой глупой ссоры я за обедом есть не могла. А в церкви, - ты же знаешь, - было только шампанское и фрукты.

- Сейчас сбегаю в магазин на углу и принесу чего-нибудь поесть.

Вернулся Александр Иванович с хлебом, сыром, колбасой и бутылкой крымского вина. Но чая у нас, конечно, не было, и пришлось на заварку занять у хозяина. Александр Иванович взял гитару и запел:

 Нет ни сахару, ни ча-аю, 
 Нет ни пива, ни вина, 
 Вот теперь я понимаю, 
 Что я прапора жена... 

- Правда, Машенька, хороший романс? Тебе нравится? Жалко, я не догадался вставить его в мой старый рассказ "Кэт". Он был бы там как раз у места.

Утром после чая Куприн садился читать и править рукописи для "Журнала для всех", а я уходила к матери и проводила в моей семье весь день. К шести часам из редакции приходил Александр Иванович, мы обедали, а после обеда возвращались к себе домой, и вечер был уже наш.

Только теперь мы могли говорить без помехи, ближе подойти друг к другу. И здесь, в нашей маленькой комнате в квартире столяра, Александр Иванович впервые начал делиться со мной своими творческими замыслами и говорить о себе, своих прошлых скитаниях и о том, что близко его затрагивало и волновало.

Как только мы приходили домой, у нас в комнате появлялась Белочка - маленькая собачка неизвестной породы, с гладкой белой шерстью и черными глазами. Она поднималась на задние лапки, тыкалась мне мордочкой в колено и, тихонько повизгивая, просила взять ее на руки.

- Приблудная она у меня, - объяснял хозяин.- Ишь ты, хитрюга, куда забралась. Ступай домой, - сделав сердитое лицо, прикрикивал на нее столяр.

Но Белочка только повиливала хвостиком и не сходила с моих колен.

- Я люблю собак и умею с ними обращаться, - сказал мне как-то Александр Иванович, поглаживая Белочку.

- Когда-нибудь ты обращала внимание, Машенька, как смеются собаки?

Одни, как благовоспитанные люди, только вежливо улыбаются, слегка растягивая губы. Но большие добродушные умные псы смеются откровенно, во весь рот - видны зубы, десны и влажный розовый язык.

Большие добрые собаки часто бывают лучше людей. Как весело, умело и осторожно они играют с детьми! Собаки чувствуют, когда человек любит их и безбоязненно подходит к ним. И не было еще примера, чтобы я, если собака мне нравилась, с ней не подружился. За всю жизнь неудача постигла меня только с одной собакой. Хочешь, об этом редком случае я расскажу тебе?

Это было в Киеве. Я возвращался домой поздно вечером. На площадке лестницы у квартиры, в которой я нанимал комнату, лежала большая собака. В темноте я не рассмотрел, какой она породы. Когда я открыл дверь, она быстро, впереди меня, прошмыгнула в коридор, а потом за мной протиснулась и в комнату. Я зажег свечу и увидел, что это был громадный серый дог. Догов я вообще люблю меньше других собак. Они глупы, злы и непривязчивы. И вот, не успел я зажечь свечу и как следует осмотреться, как дог вспрыгнул на мою кровать и улегся прямо на подушке. В комнате не было Дивана, а из мягкой мебели - только одно старое кресло с изодранной обивкой, из которой вылезало мочало. Я отодвинул его в угол и словами и жестами стал приглашать дога перейти с кровати на кресло. Но лишь только я приближался к собаке, она издавала зловещее Утробное рычание. Глаза ее горели фосфорическим огнем. Казалось, в образе дога злой дух проник в мою комнату. Мне стало жутко. Я предлагал собаке остаток колбасы, хлеба, налил в тарелку воды - все было напрасно. Она не двигалась с места. Пришлось расстелить на полу мое единственное пальто - под голову подло-жить было нечего: пес спал на кровати на моей подушке,- и так провести всю ночь. Я задолжал хозяйке, и она мою комнату не топила; накрыться мне было нечем, и к утру я страшно промерз. Но утром, как только я открыл дверь, дог выбежал в коридор, оттуда на лестницу и скрылся. К счастью, я его больше не видел.

Это была единственная собака, которой я боялся и о которой вспоминаю неприязненно. Наверно, она сразу почуяла, что я ее испугался, и в этом-то заключалась причина моей неудачи. Собака никогда не бросится на человека, который ее не боится, и всегда кинется на труса, который будет перед ней заискивать.

Особенно разнообразна и богата впечатлениями была жизнь Александра Ивановича в Киеве, о которой он по вечерам вспоминал.

- Выйдя в запас^*, я вначале предполагал устроиться на заводе. Но мне не повезло. Через неделю я поссорился и чуть не подрался со старшим мастером, который был чрезвычайно груб с рабочими. Тогда я поступил наборщиком в типографию и время от времени таскал в редакцию печатавшейся там газеты заметки об уличных происшествиях. Постепенно я втянулся в газетную работу, а через год стал уже заправским газетчиком и бойко строчил фельетоны на разные темы. Платили мне очень немного, но существовать было можно.

^*(А. И. Куприн, подпоручик 46 пехотного Днепровского полка, в середине 1894 года вышел в запас (в чине поручика) и уехал в Звенигородку Киевской губернии к своей сестре 3. И. Нат.)

Неожиданно наступили дни жестокого безденежья. Я с трудом перебивался с хлеба на квас. Газета, в которой я работал, перестала платить мне за фельетоны (полторы копейки за строку), и только изредка удавалось выпросить у бухгалтера в счет гонорара рубль, а в лучшем случае три рубля. Я задолжал хозяйке за комнату, и она грозила "выбросить мои вещи на улицу". Пришлось подумать о том, чтобы временно перебраться на жительство в ночлежку и, так как наступало лето, заняться не литературным, а честным трудом грузчика на пристани. С газетой я все же не порывал и в отдел "Из городских происшествий" давал заметки следующего содержания:

"Вчера на Крещатике прекрасная породистая собака господина Н. попала под колеса конки и, раздавленная, кричала нечеловеческим голосом".

Сотрудничал я также в отделе светской хроники (имелась в газете и таковая), где сообщал:

"На первом представлении пьесы известного драматурга X. мы любовались роскошными туалетами дам. Нельзя не отметить о азар парми^* присутствующих туалеты госпожи Н. Н. - зеленое бархатное платье гри де перль и розовое платье мов с роскошной отделкой из брюссельских кружев валансьен".

^*(среди случайно (от франц. hasard parmi).)

Заметки эти я писал с удовольствием. Они доставляли мне бесплатное развлечение, и, что было самое удивительное, никто - ни редактор, ни читатели - не замечали явного издевательства над их невежеством и глупостью.

Но вот я услышал, что издатель газеты (собственник галантерейного магазина) собирается "вывернуть шубу" - объявить себя несостоятельным - и прикрыть магазин, а заодно и газету. Я поспешил в редакцию, - слух оказался справедливым.

- Знаете, что я вам посоветую, - сказал секретарь, молодой человек, покровительствовавший мне с тех пор, как я выступал в цирке в качестве борца легкого веса,- обратитесь к Петру Ивановичу, нашему бухгалтеру, и скажите ему, что вы согласны получить гонорар товаром. Намекните при этом, что вам известно кое-что из коммерческих махинаций хозяина. Он, наверное, не замедлит исполнить вашу просьбу.

Я последовал этому мудрому совету и вскоре с чеком- тринадцать рублей пятьдесят копеек-оказался в лавке. Очень вежливый приказчик взамен чека начал предлагать мне несколько пар подтяжек, безобразные пестрые галстуки из бумажной материи, теплые набрюшники и, наконец, дамские бюстгальтеры, красноречиво расхваливая их. Тут я окончательно растерялся.

- Вот, господин, - вдруг радостно воскликнул приказчик, - это, наверно, вам подойдет и стоит ровно тринадцать рублей пятьдесят копеек.

Он откуда-то вытащил узкую коробку, перевязанную лентой, и вынул из нее длинный и жесткий, из ярко-голубого бумажного атласа, отделанный кружевами и бантами дамский корсет.

- Вот, это вы будете иметь вещь, - с довольным видом заявил приказчик. - Это чудная вещь. Если она вам не понадобится, вы всегда можете подарить ее знакомой барышне или продать.

И так он мне надоел своей болтовней и так стало мне все противно и нудно, что я согласился взять корсет.

По дороге домой я обдумывал, как же реализовать этот необычный гонорар, который я нес под мышкой в длинной коробке. Не мог же я сам пойти на рынок продавать нарядный дамский корсет. Каждый заподозрит меня в том, что я украл его у жены или, еще хуже, у любовницы. Попросить хозяйку, но она, ни слова не говоря о цене, задержит его у себя в счет квартирной платы, а меня будет продолжать числить своим должником. Дома я сунул коробку под подушку и стал проверять свою свободную наличность. Оказалось около рубля мелочью. "Пойду в цирк", - решил я. Мой приятель клоун Том давно просит написать для него несколько новых злободневных реприз. Его старые репризы выдохлись и всем надоели. Несколько рублей заработаю, да и в буфете можно позавтракать.

В это время в дверь постучали, и в комнату вошла Даша со свертком в руках.

- Принесла ваше белье, Александр Иванович. Извините, что задержала. В соседнюю квартиру позвали мыть полы, да еще у одной барыни два дня стирала поденно.

Даша замолчала, выжидательно глядя на меня. Я два месяца не платил ей за стирку, каждый раз обещая в ближайшую получку отдать долг. Она терпеливо ждала, и сейчас мне было бесконечно стыдно обмануть ее доверие. В душе я проклинал свое постоянное безденежье, свое неумение заставить самодовольных, надутых, часто даже малограмотных провинциальных издателей считаться со мной. Стараясь не смотреть на Дашу, я, запинаясь, произнес:

- Мне наверное обещали... Сказали, что непременно сегодня уплатят и не заплатили.

Даша покорно вздохнула. "Попрошу ее продать корсет", - мелькнула у меня мысль. Я вынул из-под подушки корсет и, показывая его Даше, сказал:

- Если вы согласитесь продать его на рынке, то, может быть, получите деньги, которые я должен вам за стирку.

Даша не была красивой девушкой, но у нее была высокая гибкая фигура, густые светлые волосы и ясные голубые глаза. Портил ее болезненный цвет лица, бледные губы и всегда усталое выражение. Она жила в большой нужде. Ей приходилось зарабатывать не только на себя, но и заботиться о маленькой сестре, так как год назад умерла мать.

- Боже мой,- всплеснула Даша руками, увидев корсет, - какая красота, даже в руки взять страшно.

- Так вот, Даша, прошу вас, продайте корсет, - повторил я свою просьбу. - Если я еще останусь в долгу у вас, то остальное постараюсь отдать через неделю.

- Как, продать его, продать такую прелесть, такую красоту! -ужаснулась Даша.

- Тогда, если он вам нравится, возьмите его себе и делайте с ним что хотите, но с деньгами за стирку, к сожалению, придется подождать.

Вся вспыхнув, Даша прижала корсет к груди и, счастливо улыбаясь, блестящими глазами смотрела на него. В этот момент она изумительно похорошела.

- Мне можно совсем-совсем взять его? - боясь поверить своему счастью, робко спросила она.

- Конечно, Даша, я ведь подарил его вам.

- Господи, какой вы добрый, Александр Иванович, как вам не жалко дарить такую красоту...

В этот момент я не пожалел, что денег из редакции не получил.