Глава XXVII Весна 1904 года. - Малые Изеры. - Увлечение Диккенсом.. - Рассказ "Человек с улицы". - На платформе с песком. - Утреннее купание.- Отъезд Куприна в Москву на похороны А. П. Чехова.

Весна приближалась, и надо было решить вопрос, где мы проведем лето. Жить в людных окрестностях Петербурга нам не хотелось, среди разных газетных объявлений о дачах мы нашли одно, которое нам понравилось. В нескольких верстах от Луги, близ деревни Малые Изеры, на хуторе сдавалась дача. В объявлении были обещаны лес, река, поле, пруд и другие красоты.

Александр Иванович решил съездить посмотреть. Вернулся он очень довольный. Все, что было перечислено в объявлении, действительно оказалось на месте, и он тотчас решил внести задаток хозяйке дачи - вдове Житецкой.

В начале мая мы переезжали на дачу. Стояла удушливая жара. День был воскресный, с нашим поездом ехало много дачников, вагоны были битком набиты. Мы рассчитывали, что в первом классе будет свободнее,- Лидочке было всего год и четыре месяца, днем она привыкла спать, - и ее можно будет уложить на диване. Случайно мы попали в курящий вагон. Минут за десять до отхода поезда в купе вошли два осанистых старика. Один диван был наш, они расположились на противоположном. Когда они вышли в коридор проститься с провожавшими, через открытую дверь до нас донеслось: "Как это неприятно - маленький ребенок. Позови кондуктора",- сказал один из стариков лакею. "Устрой нас, любезный, в другом отделении", - обратился он к кондуктору. "Все занято, ваше превосходительство. Местов нет, никак невозможно", - извинялся кондуктор. "Может быть, они скоро выйдут, и мы тогда устроимся здесь". - "Куда они едут?" - спросил старик. - "Билеты у них до Луги". - "До Луги? И мы до Луги".

Скоро поезд тронулся, и новые пассажиры уселись молча, с надутым видом. Через несколько минут один из них заметил:

- Купе курящее.

- Да, и весь вагон тоже, - сказал другой.

- Ну, что ж, покурим, - и вытащили каждый по громадной сигаре.

Через несколько минут все купе было полно вонючим удушливым сигарным дымом. Александр Иванович открыл окно.

- У меня ревматизм,- произнес старик, сидящий ближе к окну. - Потрудитесь закрыть окно.

- Да, но вы видите, что мы едем с маленьким ребенком...

- Зачем же вы сели в курящее купе, раз едете с ребенком?

Второй старик вышел в коридор и крикнул:

- Кондуктор, закройте окно.

Вошел кондуктор и обратился к Куприну:

- Господин, открывать окна можно только с одной стороны. Эта сторона подветренная, и если другие пассажиры заявляют претензии, окно следует закрыть.

- Хорошо, - спокойно ответил Александр Иванович. Но я увидела, что он побледнел, слегка опустил голову и, прищурившись, посматривал на стариков.

Мы подъезжали к Гатчине, где поезд стоял десять минут.

- Я выйду пройтись, Маша, - сказал мне Александр Иванович. Он скоро вернулся. В руках у него был сверток.

Поезд тронулся. Старики продолжали молча курить сигары. Когда поезд развил скорость, Александр Иванович сказал:

- Маша, выйти с Лидочкой в коридор.

"Он что-то задумал", - подумал я.

Дверь в купе оставалась открытой, и я видела, как Куприн застелил газетой преддиванный столик. Потом он размахнулся и чем-то твердым ударил по окну. Зазвенели осколки. Александр Иванович старательно вышибал стекла наружу вдоль рамы. Старики в негодовании вскочили:

- Что вы делаете?

- Выбиваю стекло.

- Кондуктор, кондуктор! - бросился на поиски один из стариков.

Когда он вернулся с кондуктором, Александр Иванович слегка поклонился:

- Благодарю, что вы привели кондуктора убрать стекло.

- Протокол, протокол надо, - шипел старик.

- Господин, стекла бить не полагается, вы за это ответите, - заговорил кондуктор.

Александр Иванович вынул бумажник и, указывая на висевшие на стене правила, сказал:

- За разбитое стекло полагается штраф пять рублей. Вот десять, другие пять отдайте за уборку.

Когда возня со стеклом кончилась, Александр Иванович обратился к утратившим от изумления дар речи пассажирам:

- Теперь продолжайте курить ваши вонючие гаваны. Ветром все выдует. А ты, Маша, укладывай Лидочку спать, только укрой ее, чтобы не дуло на нее из окна.

Года два спустя мы обедали у родителей Федора Дмитриевича Батюшкова. Отец его был старый сановник, последние годы занимавший должность почетного опекуна ведомства императрицы Марии Федоровны. Должность эта была основана еще при Екатерине, и Александр Иванович вычитал в каком-то историческом справочнике, что почетный опекун в качестве особы одного из первых двух классов имел право не только посещать институты, но и тюрьмы, пробовать там пищу и освобождать невинно заключенных. При первом же знакомстве со стариком Дмитрием Николаевичем Куприн спросил, правда ли ему присвоены такие функции в качестве почетного опекуна. Тот, не уловив юмора, с полной серьезностью ответил, что да, такие привилегии он действительно имел, но ему не приходилось ими пользоваться.

К самому обеду в гостиную вошел представительный пожилой господин. Лицо его мне что-то напоминало.

- Вот наш известный писатель Александр Иванович Куприн, с которым ты так хотел познакомиться, - произнес Федор Дмитриевич. - А это наш старый друг дядя Петя, Петр Иванович, сенатор Тавелдаров.

- Кажется, мы с вами уже немного знакомы, - сказал Куприн. - Два года назад мы с таким удовольствием ехали из Петербурга в Лугу в курящем вагоне.

- Какое приятное совпадение, - обрадованно сказал Федор Дмитриевич.

Когда мы обсуждали, что брать с собой на дачу, в Малые Изеры, Александр Иванович сказал:

- Ни в коем случае, Маша, не бери с собой книг, ни русских, ни иностранных. Ты ведь знаешь несчастное свойство моей памяти, в которой часто застревают отдельные прочитанные фразы, причем я совершенно забываю, откуда они появились в моей голове.

- Может, мы все-таки возьмем с собой каких-нибудь иностранных авторов?

- Хорошо, но ни в коем случае никого из французов- ни Мопассана, ни Флобера, ни Бальзака.

- Но нельзя же не иметь ни одной книги. А что ты скажешь об английских авторах, о Диккенсе, например?

- Диккенс? Я его совсем не знаю.

- Ну что-нибудь-то Диккенса читал, наверное?

- Нет, не помню. Не знаю почему, у меня сложилось впечатление, что все английские писатели невероятно скучны. К тому же ни в библиотеке корпуса, ни в юнкерском училище этого автора не было, также и в полковой библиотеке он не встречался.

- Тогда я возьму с собой Диккенса.

Помещение на даче было довольно большое, и Александр Иванович выбрал себе отдельную комнату с окном на север, чтобы солнце не мешало работать. Он разбил клумбу, поставил для детей качели, укрепил гамак.

- Ну что же, начну, по обыкновению, с рассказа, а потом перейду к повести.

Работал Александр Иванович с утра до двух часов. В два часа был обед. Однажды после обеда Александр Иванович сказал мне:

- Покажи-ка мне своего Диккенса. Что бы нам вслух почитать?

Я дала ему "Пиквикский клуб". Александр Иванович увлекся сразу. Нравились ему рассуждения мистера Пиквика и особенно его изречение о том, что до сих пор души кучеров еще не исследованы.

Теперь каждый день после обеда Александр Иванович читал Диккенса. Когда члены Пиквикского клуба останавливались в какой-нибудь таверне и мистер Пиквик спрашивал стакан грогу, Александр Иванович говорил:

- Что же, Маша, раз мистер Пиквик пьет, отпусти и мне на грог - в леднике у нас есть лед, а в шкафу коньяк.

Очень обрадовало Александра Ивановича появление мистера Джингля.

- Маша! - воскликнул он. - Так ведь это же Маныч! Совершенный Маныч. Даже его рубленая речь. Помнишь, как он с восхищением рассказывал о своем знакомстве с Брешко-Брешковским: "Безукоризненный смокинг. Шелковые носки. Лакированные туфли. Жемчужные запонки. Английские духи. С головы до ног джентльмен!" - Александр Иванович заливался смехом.

Конечно, от всей души полюбил он мистера Уэллера - старшего, извозчика. Восхищала его сцена появления проповедника в пьяном виде в обществе трезвости, а затем расправа с ним.

Потом мы перешли к "Лавке древностей". Здесь внимание его остановил злобный горбун мистер Квилп.

Как-то я застала Александра Ивановича сидящим за моим туалетным зеркалом, когда он растягивал рот, делая невероятные гримасы. Потом, сгорбившись, прошелся по комнате.

- Скажи, Маша, если бы я был таким, боялась бы ты меня, как жена мистера Квилпа?

- Что ты говоришь! Ты же не можешь быть таким.

- А как я хотел бы хоть один день иметь такую внешность. Как это интересно - всех пугать.

Чтение не мешало его работе над рассказом "Человек с улицы", который он по частям читал мне.

Рассказ писался легко и выходил удачным, поэтому Куприн был в хорошем расположении духа. Он решил отдать рассказ в "Журнал для всех"^*.

^*(В мае 1901 года Куприн писал из Ялты В. С. Миролюбову: "...посылаю Вам рукопись одного нашего общего знакомого. Рукопись мы читали вместе с С. Я. Елпатьевским и нашли, что она должна произвести впечатление непосредственностью передачи, простотой языка и вообще какой-то наивностью, которой проникнут весь рассказ... если рассказ понравится, то я или Елпатьевский сообщим Вам полное имя автора... Заглавие рассказа "С улицы" (Литературный архив, т. 5, АН СССР, 1960, стр. 121). Весьма возможно, что это первоначальный вариант рассказа Куприна "Человек с улицы", который впервые был напечатан в "Мире божьем" (1904, № 12) под названием "С улицы".)

- Не знаю, Саша, понравится ли он Миролюбову. После Горького у тебя "Человек" звучит совсем не гордо^*. Миролюбов может испугаться.

^*(В январе 1904 года в Петербурге вышел сборник товарищества "Знание" за 1903 год, кн. 1, в которой была напечатана поэма А. М. Горького "Человек". В этой поэме Горький утверждал достоинство человека, веру в его разум и творческие силы. Человек Горького призывал идти "вперед! - и выше!". В рассказе "С улицы" Куприн дал пример "физического и нравственного вырождения на почве наследственного алкоголизма, плохого питания, истощения и дурных болезней". "Я - человек с улицы, - говорит главное действующее лицо рассказа "С улицы", -... и никуда мне больше нет ходу, кроме улицы" (А. Куприн, т. 3, стр. 310).)

Рассказ в "Журнал для всех" был принят; но не напечатан.

В последних числах июня Александр Иванович поехал к Миролюбову получить аванс. Он собирался вернуться на следующий день. Но ни на следующий, ни на другой, ни на третий его не было. Появился он только на пятый день под вечер в сопровождении нетрезвой и шумной компании. Среди них был Анатолий Каменский, поэт И. С. Рукавишников, еще несколько мужчин и три дамы.

Встретив их в Петербурге, Куприн пригласил всех к нам на дачу. Купили водки, вина, пива, закуски и за определенную плату устроились на платформе с песком. В пути пьяную компанию пытались несколько раз ссадить, но при помощи взяток им удалось добраться до станции Преображенская. От станции восемь километров шли пешком.

Рано утром, как только они проснулись, послали дворника Василия в Лугу за пивом и водкой.

В доме еще все спали, а гости сидели на террасе и шумно угощались. Потом они спустились с холма к пруду, разделись и "без никому" влезли в воду. К нам доносился плеск воды, хохот мужчин и визг женщин. Словом, они вели себя как дикари на необитаемом острове.

В спальню вошла няня, Ольга Ивановна.

- Мария Карловна, что же это такое? Хозяйка все видит, дети боятся выйти из дома... Скандал на всю деревню!

- Мы отсюда уедем...

Через некоторое время в спальню вошел Александр Иванович.

- Маша, это же неприлично! В твоем доме гости, а ты к ним даже не выйдешь.

При виде нетвердо стоявшего на ногах Александра Ивановича у меня вступило в голову.

На моем туалетном столике стоял пустой графин с длинным горлышком и тяжелым фигурным дном. Я машинально схватила графин и ударила Александра Ивановича по голове. Он пошатнулся, несколько секунд смотрел на меня молча, повернулся и вышел. Я закрыла окна, спустила шторы и начала укладывать вещи. Няня собирала Лидочку.

Около двенадцати часов дня Куприн и вся компания уехали в Петербург. Это было 2-го июля 1904 года.

Через несколько часов, уложив вещи, мы выехали из Малых Изер, чтобы больше сюда не возвращаться.

Дома я прочла записку Александра Ивановича: "Между нами все кончено. Больше мы не увидимся. А. К."

Восьмого июля 1904 года Куприн выехал в Москву на похороны А. П. Чехова^*, а затем отправился в Одессу.

^*(Похороны А. П. Чехова состоялись 9 июля 1904 года в Москве. В июле 1904 года А. М. Горький писал И. А. Бунину: "Мне страшно понравился Куприн, - на похоронах это был единственный человек, который молча чувствовал горе и боль потери. В его чувстве было целомудрие искренности. Славная душа!" ("Горьковские чтения", АН СССР, 1961, стр. 30). О том же писал Горький и Куприну: "...сильно, очень сильно понравились вы мне вашей глубокой скорбью о Чехове!" ("Горьковская коммуна", 1946, № 151, от 27 июня.))

Осень я решила, как в предыдущие годы, провести с Лидочкой в Крыму. Но куда поехать? Дачу в Мисхоре брат продал и жил в Симферополе, в Ялте же многолюдно и дорого. И тут я вспомнила о Денаксе и его рассказах о Балаклаве.